В счетных книгах доктора Хэйнса, хранящихся вместе с другими документами, имеются записи о ежеквартальной выплате.
Выплаты эти начались чуть позже той даты, когда он вступил в должность архидьякона.
Я бы не обратил на них внимание, если бы не грязное, написанное с ошибками письмо, которое, как и то, что я цитировал прежде, лежало под обложкой дневника. Дата и марка отсутствовали, да и прочитать его оказалось нелегким занятием. Вот что оно гласило:
Ув. сэр!
Я ждала от вас на прошлой недели, и ни получив ришила что мое вы ни палучили я писала что я и мой муш плохо живем сичас на ферме плохо и ренту мы ни знаем как получить и будет пичально ели вы ни будити так (кажется, «щедры», но точное воспроизведение этого слова не поддается прочтению) и пришлети сорок фунтов а то сделаю то чиго ни хачу. Из-за вас я патиряла место у доктара Пултини я думаю что я прашу вы харашо знаити что миня Заставило это сделать но я ни хачу быть Плахой а только Харошей.
Ваш паслуш. слуга
Предположительно в то же время, как было получено письмо, зафиксирована выплата Дж. Л. в сумме 40 фунтов.
Вернемся к дневнику:
22 октября. На вечернем молебне, во время пения псалмов, со мной произошло то же, что и в прошлом году. Я положил руку, как и в тот раз, на одну из фигурок (к кошке я с тех пор не прикасаюсь) и… я хотел сказать, что с ней что-то случилось, но, по-моему, я придаю слишком большую важность тому, что можно объяснить всего лишь заболеванием. Во всяком случае, дерево стало холодным и мягким, будто мокрый холст. Я даже помню, когда именно это произошло. Хор как раз пел: «
Ночью шепот усилился. Даже у себя в комнате я не в состоянии спрятаться от него. Прежде этого не происходило. Человек нервный, каковым я не являюсь и, надеюсь, никогда не стану, очень бы забеспокоился, если не испугался. А на лестнице сидела кошка. По-моему, она там все время сидит. А на кухне кошки нет.
15 ноября. И снова мне приходится писать о том, чего я не понимаю. Меня стали тревожить и во сне. Ничего определенного я не видел, но меня преследовало крайне яркое впечатление, будто мокрые губы очень быстро и возбужденно что-то шепчут мне в ухо. Потом я, кажется, заснул, но вдруг проснулся оттого, что кто-то положил мне на плечо руку. К моему ужасу, я обнаружил, что стою наверху лестницы. Сквозь большое окно светила яркая луна, и я увидел, что то ли на второй, то ли на третьей ступеньке сидит огромная кошка. Я не стал ничего предпринимать. Снова забрался в кровать, сам не знаю как. Да тяжелое бремя я несу. (Дальше следуют две зачеркнутые строки! Я разобрал только что-то вроде «сделать как лучше».)
Вскоре из-за этих странностей архидьякон начал терять свою решимость. Чересчур болезненные и полные страданий восклицания и мольбы, которые впервые появились в декабре и январе и впоследствии участились, я опускаю. Все это время, однако, он упорно цепляется за свою работу. Почему он не сослался на нездоровье и не уехал в Бат или Брайтон, мне непонятно; возможно, ему бы это вряд ли помогло, а если бы он признался самому себе, что все эти раздражающие факторы довлеют над ним, он бы не выдержал, что, по всей видимости, и сознавал.
Он пытался справиться с трудностями, приглашая к себе гостей. Что из этого вышло, видно из следующих выдержек:
7 января. Я уговорил кузена Аллена пожить несколько дней у меня, он занял соседнюю комнату.
8 января. Ночь прошла спокойно. Аллен спал хорошо, только жаловался на ветер. Со мной происходило все то же: шепот и шепот – и что он хочет мне сказать?
9 января. Аллен считает, что в доме слишком шумно. Еще он считает, что кошка у меня являет собой большой и прекрасный экземпляр, только она чересчур дикая.
10 января. Мы с Алленом сидели до одиннадцати в библиотеке. Он дважды выходил посмотреть, чем занимаются в холле горничные. Вернувшись во второй раз, он сообщил, что видел, как одна из них проходила через дверь в конце коридора, и заявил, что, будь здесь его жена, она бы быстро приучила их к порядку. Я спросил его, какого цвета было платье на горничной; он ответил, что серое или белое. Думаю, что так оно и было.
11 января. Аллен сегодня уехал. Я должен держать себя в руках.
Последние слова «
Совершенно очевидно, что друзья архидьякона не замечали ничего странного в его поведении, что свидетельствует о его отваге и непреклонности. Других сведений о последних днях его жизни, помимо тех, что я привел, в дневнике нет. А о том, как он умер, поведает отшлифованный язык некролога:
ebooksa