Последняя инстанция

Никаких планов или расчетов у меня не было, но все-таки я спросил:

— Сколько?

Она опять поморщила лоб, и опять на ее лице как бы просверкнула гримаса.

— Полгода. Год.

Меня втискивали в рамки. Я должен бы привыкнуть к ним и, кажется, привык, стоически мирился с ними, но теперь уже не мог себе этого позволить. Теперь это возмутило: меня втискивают в рамки!

— Год? — воскликнул я.

— Ты эгоист, — спокойно сказала Линка, не спеша доедая сыр. — Видимо, в этом все дело. Корень зла. Что значит — ты уйдешь? Куда? Значит, раздел, обмен. Это, по-твоему, просто? Наши с мамой две комнаты останутся, но появится квартирант или квартиранты. При мамином характере… Обмен, переезд! Я не могу сейчас этим заниматься. Понимаешь? Не могу. Мне нужно полгода, а то и год, чтобы закончить работу. Я влезла в нее вот так! — ребром ладони провела она черту над головой. — И это не вопрос престижа. Комплекс. Стоит мне сбавить темпы, как этим самым я подведу других. Ты замечаешь, когда я возвращаюсь домой? Выгляни как-нибудь в окно. Я возвращаюсь, бывает, в двенадцатом часу ночи — одна, без провожатых. Все мои обожатели и воздыхатели махнули на меня рукой!

— Соболезнование! — воскликнул я. — Немедленно! Срочно! В завтрашний номер! На первой полосе!

Мы что-то загорячились, как-то ненароком вышли за пределы нейтральной зоны, которой был славен наш дом, и в эту-то минуту раздался тоненький скромный звоночек в передней, — так всегда звонила наша молочница.

Да, черствые, проникнутые суровым духом практицизма граждане нашего района, города и, пожалуй, всех других городов давно уже перестали пользоваться услугами архаических молочниц, предпочитая им более простые, надежные и современные способы снабжения, однако З. Н. — с ее романтической загадочностью — пойти на это не могла и отказывать нуждающейся в приработке молочнице не собиралась. З. Н. была милосердна, тем более что шесть сезонов подряд мы снимали у этой молочницы пригородную дачу в трех минутах ходьбы от электрички, а седьмой сезон был уже не за горами.

Звонила, видимо, молочница — больше некому, к дверям пошла Линка, но это, оказывается, Геннадий пожаловал — как говорят, с утра пораньше. Не такая уж великая потребность была у меня договорить Линке, что недосказал, — досказывать-то что? — но я был раздосадован, а может, просто взвинчен.

— Ты чего? — так и встретил Геннадия.

Не ожидая приглашения, он снял свою куртку, повесил, осмотрелся:

— Куда? Сюда? Туда? Это супруга открыла? Видная супруга из себя, — одобрил он. — Ты меня сразу туда веди, где казна. За тугриками я, — хлопнул по карману. — Пустой. Пятерка разошлась, как с белых яблонь дым.

— Есть будешь?

— Не буду, — мотнул он головой, плюхнулся в кресло. — Мне тугриков нужно.

Обещано было, да, но не на сегодня же. И не тут условились совершать кредитные операции, а в редакции. Мне почему-то не хотелось, чтобы Линка слыхала, зачем он явился. Она в мои дела не совалась, но деньги-то пока были у нас общие. Я взносов не делал, просто отдавал все, что было, оставляя себе лишь на мелкие расходы, как повелось это, когда только поженились. А книжка сберегательная так и лежала нетронутой; тещины перечисления в свой расчет я не брал.

— Слыву нахалом, — сказал я, — но нахалов не терплю. Не люблю, — прибавил, — конкуренции. Мотай, Гена, отсюда, пока я не очень злой. — И показал ему на боксерские перчатки. Висели. Теперь уж больше для блезиру. — Зайдешь в редакцию. Как договорились.

Мне еще нужно было раздобыть эти деньги.

Он сразу сжался, присмирел, переменил тон: