Последняя инстанция

— Давайте перередактируем, — предлагаю сдержанно. — Ваше право.

Мосьяков подписывает, надевает картуз, застегивает куртку:

— Разрешите идти?

— Идите! — за меня отвечает Бурлака. — И впредь не допускайте происшествий на дежурстве!

Его шутовство известно и в нашем отделе. Как-то было совещание по координации розыска и следствия, Константин Федорович начал так: «Присутствующих прошу не курить, а товарища Бурлаку не острить». Одиозная личность.

После ухода Мосьякова он впадает в меланхолию:

— Бежит времечко… Мы с ним — с шестого класса… — Щелкает языком, завидует: — Талант!

— Пижон, — говорю.

— Это есть. А насчет голосов…

Да, насчет голосов.

— Дельце копеечное! — машет рукой Бурлака. — За неделю размотаем. — Сроки, значит, все-таки отодвинулись! — Был в больнице, калякал с девкой из регистратуры. Пиши фамилию, вызывай. — Записываю. — На другой день после происшествия, утречком, где-то около восьми — звонок. Она снимает трубку: женский голос. К вам вчера привезли порезанного, да к тому же — вдребезину. Кто спрашивает? Соседка. Ну, она и выкладывает соседке все как есть. А соседка липовая: сразу повесила трубку — и ни слуху ни духу. Вот тебе и связь: голос на улице, голос по телефону. Нервничают, а ткнуться в открытую дрейфят. Резали его втихаря, это точно, весь микрорайон прочесал — ни одного очевидца. А это тебе не ночь была, и Энергетическая — не лес дремучий.

— Есть другое предположение, — говорю. — Дело было в квартире.

Сейчас он предаст меня анафеме за то, что якобы зря его гонял. Предвижу. А у нас, в общем-то, зря ничего не делается. Любую версию, даже самую невероятную, без тщательной проверки отбрасывать нельзя. Версии — как рыбацкая сеть. Чем гуще, тем надежней улов.

Развязываю узел, вытаскиваю пальто, показываю ему.

— Работнички! — всплескивает он руками и вроде бы злорадствует. — А сразу нельзя было сориентировать?

Работнички — это я. У нас с ним старые счеты. На том совещании — по координации — меня прорвало: припомнил ему, как морочил мне голову. Таксиста разыскивали, свидетеля, а инспектор Бурлака трое суток где-то шлялся и лишь на четвертые соблаговолил заглянуть в таксомоторный парк.

Молчу — нет смысла с ним заводиться, а тут еще — телефонный звонок: «Товарища Кручинина, пожалуйста… — Это Жанна. — Боренька, вы? Я вас не узнала. Какой-то разгневанный мужчина! Вы не один? Я вас слушаю, Боренька». Растолковываю ей, что мне требуется от нее. Да, я не один. Я действительно разгневанный мужчина, у которого с утра неприятный осадок. Я показываю старшему лейтенанту Бурлаке, что разговор у меня сугубо деловой. «Два вопроса, — чеканю в трубку. — Первый. Мог ли он вообще передвигаться?» Жанна не задумывается, отвечает сразу: «Мог. В практике случается, что даже при огнестрельных ранениях в черепную область.» Перебиваю: «Без посторонней помощи?» — «Без». — «Вас понял, — говорю. — Спасибо. А второй вопрос потруднее. На какое расстояние?» — «Это нужно посмотреть. Копию акта. Я уже не помню деталей. Вам — на когда?» Привык к ее голосу, трудно будет отвыкать. До сих пор мы перезванивались с ней по другим, более веселым поводам. «Желательно, — говорю, — поскорее». — «Тогда приезжайте. У нас в бюро с телефоном — форменное мучение. Приходится караулить, пока освободится. А у меня много работы. Приедете?» Она говорит это так, будто приглашает меня на обед. А я обещаю, будто мне неловко отказаться. Господи, думаю, какая все-таки ерунда. Какую кашу заварил — или сама заварилась.

Вынимаю из стола конверт, а в конверте — мои находки. Они умещаются на ладони: хвоинка и лапчатое колесико от электробритвы. Хвоинка свежая, зеленая — словно бы только что с дерева. Сосна. А колесико вроде паучка. С лапками, отшлифованными по краям.

— Это было в подошве, — объясняю Бурлаке. — Вонзилось. Подвижный нож. Бритва «Харьков» первого выпуска. Где-то, значит, наступил.

— Будет сделано, капитан! — паясничает Бурлака. — Объявим всесоюзный розыск на бреющихся «Харьковом». — И сам смеется. — А это? — Берет, как щипчиками, хвоинку. — Тоже?