Шесть дней

Андронов еще не успел скрыться в дверце, ведущей на площадку кауперов, как начальник цеха сказал стоявшему подле него человеку:

— А ведь, пожалуй, и в самом деле явится в Москву, и до вас, Борис Борисович, доберется.

— Идеи у него правильные, — проговорил собеседник.

— А идеи-то ведь не его, а ваши, — засмеялся начальник цеха. — И ужесточенный график, и правильная эксплуатация печей…

Тот, кого называли Борисом Борисовичем, помолчал, потер лоб широкой ладонью и, наконец, изрек:

— Идеи хороши не тем, что кому-то принадлежат, а тем, что живут сами по себе.

Уходя с литейного двора, Андронов подумал: уж не Григорьев ли? Хотел вернуться, но времени не оставалось. А в Москве, после дома отдыха, Григорьева не застал.

Вернулся на завод, полный сил, радостный: ждал встречи с Ларисой… И попал прямо на отчетно-выборное профсоюзное собрание. Взял слово и передал доменщикам привет от южан. Слушали его настороженно, с недоверием: не обычная ли это андроновская хохма? «Кто же тебя пустил на тот завод?» — спросил, поднявшись посреди зала, мастер Бочарников. Андронов в наступившей тишине чистосердечно рассказал, как перелез через ограду и нашумел на чужих горновых и как начальник цеха приглашал его на работу первым горновым.

— Не согласился я, — сказал Андронов. Разыскал глазами в зале Бочарникова и продолжал: — Соскучился, говорю, по дому… По мастеру своему соскучился.

Бочарников опять поднялся и громко, чтобы слышали все, сказал:

— Зря. Я бы тебя отпустил… В порядке взаимопомощи…

— Там еще и мастер требуется, — соврал Андронов. — С мастером я бы поехал…

Рассказал он тогда и о том, что на обратном пути заезжал в Москву, хотел увидеть Григорьева и сообщить ему о непорядках в цехе. Да не застал, а то бы, добавил он, Григорьев сейчас был здесь…

И это его выступление, и безудержная критика Черненко за то, что цеховой комитет не по справедливости распределяет ордера на квартиры, привели к тому, что молодые горновые назвали кандидатуру Андронова в новый состав цехового комитета. Так он и был избран…

Все это Андронов теперь вкратце пересказывал Нелли Петровне. Окончив, спросил, как говорить с Григорьевым.

— Вряд ли я могу быть вам полезной, — сказала Нелли Петровна, — я всего лишь работник цеховой лаборатории и не в состоянии осмыслить все стороны деятельности коллектива доменного цеха. — Она опустила глаза и замолчала. — Да, вряд ли, — продолжала Нелли Петровна. — Но теперь я понимаю: пойти вам к нему надо. Если Григорьев доступен и умен, он поймет вас. Во всяком случае, увидит, что заводские работники обеспокоены положением в цехе и на заводе вообще. Да, вообще на заводе! — повторила решительно. — У меня есть основание говорить так, хотя я, наверное, как и вы, не в состоянии понять всего.

XXI

Вскоре после того как ушел Андронов, раздался телефонный звонок. Говорил Середин. Нелли Петровна, все время ждавшая этого звонка, смешалась и не нашлась что хорошего, доброго ему сказать, чем ободрить. Она произносила какие-то обыденные, холодные слова, сказала, что поздравляет с приездом, что у него, наверное, много дел, что он теперь будет занят с утра до вечера, и она рада, что ему не придется скучать. Он отвечал ей такими же избитыми фразами, пожеланиями крепкого здоровья и хорошего настроения…

Положив трубку, она чуть не расплакалась: он разговаривал с ней, будто с какой-то пенсионеркой, у которой неважно с сердцем и никогда не бывает хорошего настроения. Но чего же она ждала от человека, у которого сейчас нет ни секунды свободной, чтобы думать о ней и заниматься — смешно сказать, для такого поглощенного делами работника — своими чувствами?

Она удержалась от слез, заставила себя подавить свои чувства, не думать о Середине.