Принцесса из рода Борджиа

Бедная Югетта! Разве не должен я был это сделать для нее? За всю безмолвную любовь, смиренную и преданную, за всю невысказанную за шестнадцать лет нежность я просто обязан был доставить ей эту минутную радость… не умирать у нее на глазах. Ведь нет причин предполагать, что я не был бы мертв. К тому же среди тех ударов, что получил бы я, не пришлось ли бы несколько и на ее долю? Итак, я хорошо сделал, что сдался! Это был мой ответ на любовь Югетты…

Любовь Югетты! — продолжал Пардальян, нахмурив брови. — Но отвечая на любовь Югетты, не предаю ли я любовь, которую таю в моем сердце? Полно, Лоиза! Неужели я до сих пор люблю тебя? Я люблю умершую. Умершую шестнадцать лет назад, умершую у меня на руках! Ты подарила мне столь нежный последний взгляд, что я до сих пор ощущаю его нежность… Да, я люблю мертвую. Пускай мне иногда кажется, что так не годится, что пора закрыть над прошлым завесу, но моя ли в том вина, что я не могу ее забыть, что вижу ее постоянно рядом с собой. Я вижу, как она мне улыбается, слышу, как она со мной разговаривает, как повторяет, что мы будем вместе до самой смерти! Нет, в этом нет моей вины, ибо я пытался забыть ее и не смог. До самой смерти!.. Раз она умерла, то я буду любить ее до того момента, когда умру сам, — вот и все! Это очень просто, и я ничего не могу с этим поделать…»

Говоря все это, Пардальян тихо плакал. Эта странная верность памяти умершей не удивляла его. Он не выставлял ее напоказ и не хвастался ею — он попросту ничего не мог с этим поделать, вот и все. Он продолжал:

«Эта змея (он думал о Моревере) все же сумела нанести несколько укусов, которые причинили мне смертельную боль. Клод! Кто это Клод, которого Моревер называет моим другом? И Фарнезе! Почему именно эти два имени? Но Виолетта! Но Карл! Бедный маленький герцог, он так верил в меня, он думал, что я при необходимости смогу остановить солнце в небе, как Иисус Навин. И вот он схвачен! Закован в цепи, как и я! И стоны, которые иногда доносятся до меня, — его стоны».

Пардальян взвыл, это он-то! Он тряхнул своими цепями и попытался сделать один-два шага. Потом пробормотал:

— Именем убитой Лоизы, именем моего убитого отца, именем Карла, которого убивают сейчас, именем Виолетты, которую тоже скоро убьют, именем всех страдальцев — и рассеянных по свету, и погибших когда-то здесь, в этой камере, — чего же я прошу у Неба? Я прошу лишь о том, чтобы мне удалось однажды сказать два слова убийце и той, что вручила ему когда-то оружие. О, моя добрая Екатерина, а ведь я о тебе почти забыл!

Он был страшно бледен. В его взгляде пылало такое пламя, что иногда ему казалось, будто камера освещается этим пламенем. И он повторил имена, странным образом сошедшиеся вместе:

— Лоиза… Моревер… Медичи… Гиз… Придет он или нет? Нет! Он не придет…

Тут он прислушался. До него донесся отдаленный шум. Шум этот очень быстро приближался. Дверь отворилась, и Пардальян вздрогнул и тихо пробормотал:

— Пришел!

Глава 48

БАСТИЛИЯ

— Вы ждали меня? — спросил Бюсси-Леклерк, и Пардальян очень кротким голосом скороговоркой произнес речь, которую готовил в течение четверти часа.

— Клянусь честью, да, сударь. Я ждал вас, и это так же верно, как то, что я сейчас говорю с вами.

Бюсси-Леклерк недоверчиво огляделся вокруг и проворчал:

— Быть может, я зря оставил моих людей наверху. Не приказать ли им спуститься сюда? Да, но что если мне не удастся его обезоружить? Двойной позор!

Пардальян, чрезвычайно напрягая внимание, следил за теми мыслями, что отражались на лице посетителя. Он понял, что Бюсси-Леклерк все еще боится его, хотя он и был закован в цепи и находился в столь жалком положении. Он задрожал, увидев, что Бюсси-Леклерк направляется к двери.

— Да, я ждал вас, — вновь заговорил он, — ибо не вы ли мне объявили, что меня подвергнут пытке? Так как вы здесь, я могу предположить, что и палач недалече…

— Ах, так! — воскликнул, обернувшись, Леклерк. — Нет, сударь, не сегодня ночью. Он придет завтра на рассвете, как я вам и говорил.

— А разве еще не светает?