— Сударь, — сказала она, — на Гревской площади я вами восхищалась.
— Ваша похвала льстит мне, сударыня, так как, насколько я могу судить, вы редко восхищаетесь.
— Ваша шпага верна, сударь, — сказала Фауста, удивляясь своему волнению, — но ваш взгляд еще вернее. Я действительно восхищаюсь только при наличии достаточных причин для восхищения. Перейдем, однако, к фактам. Я вижу, что вы из тех людей, у которых отвага вошла в привычку…
«Что со мной будет?» — спросил себя Пардальян.
— Когда на Гревской площади я увидела вас в деле, — продолжала Фауста, тщетно стараясь заставить Пардальяна опустить глаза, — я приняла решение разузнать о вас побольше и — быть может — познакомиться с вами. Случай помог мне; теперь я вижу вас вблизи и утверждаюсь в моем решении.
— Сударыня, вы оказываете мне честь, принимая какие-то решения на мой счет!
— Господин де Гиз должен вас смертельно ненавидеть, — медленно произнесла Фауста.
— Ненавидеть — да! — холодно ответил шевалье. — Смертельно — нет; если бы ненависть господина де Гиза была смертельной, я давно был бы мертв…
— Столь давняя ненависть — это еще одна причина для заключения с ним мира…
— Вы хотите сказать, сударыня, что с его стороны было бы мудро заключить со мной мир?
Фауста бросила пронзительный взгляд на лицо этого человека, осмеливавшегося так говорить о властелине Парижа. В его глазах она не увидела вызова, только спокойную отвагу…
— Сударь, — сказала она вдруг, — если вы решитесь поступить на службу к герцогу де Гизу, я вам обещаю, что он не только забудет всякую злобу, но еще и сделает вас могущественным сеньором.
— И ему придется, — миролюбиво спросил шевалье, — пожать вот эту руку?
С этими словами он протянул свою правую руку.
— Он пожмет ее, — сказала Фауста с улыбкой.
— Дозвольте мне, сударыня, быть лучшего мнения о человеке, который, возможно, завтра станет королем Франции, — сказал Пардальян спокойно. — Господин де Гиз не может пожать руку, которая касалась его лица…
Фауста испытала такое волнение, какого прежде ей испытывать не доводилось.
— Так это вы… — прошептала она. — Вы дали пощечину герцогу де Гизу!
— При обстоятельствах, о которых он сам поведает вам, если вы его об этом попросите. Он вам скажет, что он, герцог Лотарингский, высокородный сеньор, первый в королевстве после принцев крови и, возможно, даже выше их, не колеблясь, проник с многочисленным отрядом в дом старика, беззащитного, израненного, умирающего. Он вам признается, что у него, Генриха I Лотарингского, хватило мужества убить этого несчастного прямо в постели. Он вам скажет, что, отринув великодушие, он выбросил в окно окровавленный труп адмирала Колиньи. Наконец, он вам скажет, что на бледное чело покойного он, благородный рыцарь, поставил свою ногу; грязная победа, сударыня! И пощечина, нанесенная вот этой рукой, не была слишком высокой платой за его злодеяние!
— Герцог защищал дело Церкви! — глухо сказала Фауста.
ebooksa