— Добрый вечер, господа!.. Вы, стало быть, хотите меня убить?
— Сударь, — откликнулся Сен-Малин, нанося ему прямой удар, впрочем тут же парированный с замечательной легкостью, — сударь, не далее как сегодня утром мы вас об этом предупредили.
— Это справедливо, — продолжал шевалье на сей раз без малейшей насмешки, — я помню… И помню так хорошо, что, как видите, никак не могу решиться задеть шпагой дворян, которые сегодня утром повели себя по отношению ко мне на удивление галантно.
Действительно — вещь неслыханная, изумившая дона Сезара и заставившая красного от стыда Бюсси задыхаться и рычать от ярости — Пардальян вовсе не отвечал на удары! Он был начеку, окружающим казалось, что его шпага наделена разумом, — она оказывалась в нужное время в нужном месте, но лишь для того, чтобы играючи парировать удары, а не наносить их. Мало того, осознав, что дон Сезар — секундант, достойный его самого, шевалье сказал ему язвительно:
— Делайте как я, дорогой друг, щадите этих господ, они храбрые дворяне.
И тореадор тоже забавлялся и поступал, как Пардальян, довольствуясь тем, что лишь парировал удары; к тому же его прикрывала сверкающая волшебная шпага шевалье, который умудрялся отражать даже удары, предназначенные его секунданту; если бы не он, Эль Тореро был бы уже дважды ранен.
При этом Пардальян ни разу не обратился к Бюсси. Казалось, он его даже не видел.
Они находились рядом с внутренним двориком трактира. На шум дверь отворилась, и в проеме появился Сервантес. Он тотчас же схватил шпагу и уже хотел было встать рядом с двумя своими друзьями, но шевалье остановил его, сказав спокойно:
— Не двигайтесь, дорогой друг… Эти господа скоро устанут.
Сервантес, который уже хорошо знал Пардальяна, остался на месте. Но он не выпускал оружие из рук, готовый вмешаться при малейшей необходимости.
И при свете луны, под усеянным звездами небом, Мануэль и посетители его трактира, прибежавшие вслед за Сервантесом, стали восхищенными зрителями фантастического спектакля, где двое, или вернее даже сказать один, настолько шпага Пардальяна была вездесуща, противостоял в схватке четырем бесноватым, которые рыча, ругаясь, богохульствуя, подпрыгивая, раздавали направо и налево, острием и плашмя яростные удары, между тем как этот храбрец невозмутимо отражал их, но ни разу не уколол сам.
По-прежнему обращаясь только к Шалабру, Сен-Малину и Монсери, Пардальян сказал своим спокойным голосом:
— Господа, когда вы утомитесь, мы остановимся. Заметьте, однако, что я мог бы покончить со всем сейчас же, обезоружив вас одного за другим. Но это — позор, а я не хочу обижать вас, ибо вы мне симпатичны.
Справедливости ради надо добавить, что трое охранников, продолжая эту странную схватку, рассчитывали, что Пардальян в конце концов войдет в раж и начнет отвечать ударом на удар. Как только они увидели, что ошиблись и что их противники упрямо гнут свою линию и ничто не может заставить их изменить решение, пыл нападавших поугас, и вскоре Монсери — будучи самым молодым, он был и самым непосредственным в своих порывах — опустил свою шпагу со словами:
— Проклятье! Я больше не могу. Это бессмысленно!
И он вложил шпагу в ножны, не дожидаясь ответ своих соратников.
Шалабр и Сен-Малин, словно они только и ждали этого сигнала, галантно поклонились.
— Нам было бы стыдно упорствовать далее, — произнес Сен-Малин.
— Тем более, что это может продолжаться до бесконечности, — добавил Шалабр.
Пардальян, по-видимому, ожидал этого жеста и ответил очень просто:
ebooksa