— Тысяча благодарностей, сударь, — отозвался Пардальян с той изысканной учтивостью, которая приобретала в его устах особую ценность. — Я уже чувствую себя лучше… Пустяки.
И прошептал в сторону — не громко, но и не тихо:
— Пусть собаки сожрут мои потроха, если я хоть что-нибудь понимаю в том, что со мной случилось!
В этот момент спокойный голос, который шевалье сразу же узнал, сказал:
— Разве я не дал вам слово, что вы сможете выйти отсюда так же, как вы сюда вошли?
— Эспиноза! — закричал Пардальян. — Но откуда же он тут взялся?
И впрямь казалось, что великий инквизитор возник из-под земли.
Пардальян вплотную подошел к Эспинозе и с пылающим взором, но сохраняя ледяное спокойствие (что было у него верным признаком исступленной ярости, сдерживаемой силой воли), бросил инквизитору в лицо:
— Вы появились весьма кстати, сударь. По-моему, у нас с вами еще остались некоторые счеты!
Эспиноза не шелохнулся. Молнии, которые метал взор Пардальяна, не заставили его опустить глаза. С присущей ему невозмутимостью он бесстрастно продолжал:
— Если бы вы не нанесли мне оскорбление, усомнившись в моем слове, если бы вы доверчиво прошли сквозь отряды вооруженных людей, как вы это сделали только что, правда, с некоторым опозданием, вам не пришлось бы пережить несколько часов смертельных мук. Это урок, который я хотел вам преподать, сударь. Но одновременно это и предупреждение. Помните: что бы вы ни делали, как бы вы ни скрывались, в этом огромном городе вы всегда будете в моей власти и в моих руках, как то произошло в королевском дворце.
И тоном, в котором сквозил невольный интерес, он добавил:
— Поверьте, господин де Пардальян: вы — человек, созданный для героических битв при ярком солнечном свете, лицом к лицу, глаза в глаза. Но вы ничего не смыслите в битвах тайных, непонятных, которые свершаются в тени и во мраке. Возвращайтесь к себе домой, во Францию, господин де Пардальян; здесь вы будете раздавлены, и мне, право, будет вас жаль, ибо вы храбрый человек.
Пардальян собрался было резко возразить, но Эспиноза уже исчез — неведомо куда, неведомо как, а шевалье так и остался стоять, потрясенный этим внезапным исчезновением, равно как и всем, что с ним приключилось.
Глава 17
БЮССИ-ЛЕКЛЕРК ПРОЛИВАЕТ СЛЕЗЫ
Пардальян вошел во дворец в девять часов утра. Когда он оттуда вышел, уже смеркалось. Дело было летом, и дни были еще очень длинными, а потому он мысленно подсчитал, что, по-видимому, шесть или семь часов пробродил по коридорам и подземельям да два-три часа провел в гробу.
— Хотел бы я посмотреть на выражение лица господина Эспинозы, если бы он прошел через такую пытку, — ворчал шевалье, удаляясь от дворца широкими шагами. — Железная верша, куда в прошлом году меня заперла нежная Фауста, — это райское местечко по сравнению с тем, где я побывал сейчас. Проклятье! Вот дьявольское изобретение! И как только я не сошел с ума? Возможно ли, чтобы человеческим существам могла прийти в голову мысль подвергнуть таким мукам своих ближних?.. Решительно, тысячу раз был прав мой батюшка, когда говорил мне: «Люди, сын мой, — это огромная стая волков. Горе честному человеку, который отважится войти в эту стаю! Его разорвут на части, на мельчайшие кусочки и тотчас же проглотят!..»
Поистине замечательно, что шевалье смог сохранить такую трезвость мыслей после приключения, которое вряд ли бы выдержали самые ясные умы.
Однако подобные встряски не проходят бесследно и существенно сказываются на телесных силах. И если Пардальян, благодаря своей воле и своему характеру, которые превращали его в личность поистине исключительную, смог вернуть себе достаточно душевного спокойствия и хладнокровия, чтобы пофилософствовать, да еще и иронически, то вновь обрести свои растраченные физические силы он не смог.