Шевалье был смертельно бледен, на дне его глаз гнездилась растерянность, он шел, шатаясь, словно пьяный.
Шагая по пустынным и темным улицам (на Севилью уже опустилась ночь), он ворчал:
— Из-за голода я совсем ослабел, у меня даже голова кружится. Я думаю, мэтр Мануэль, — краса и гордость испанских трактирщиков, вряд ли найдет в подвалах своей «Башни» достаточно снеди, чтобы утихомирить этого пожирающего меня зверя!
И мысленно он составлял длинное меню, перед которым снял бы шляпу и сам Гаргантюа.
Будь Пардальян менее голоден, менее измучен, он бы, конечно, заметил, что с того самого момента, как он вышел из дворца, за ним неотступно следовали четыре тени, с терпеливой неутомимостью сопровождая его на почтительном расстоянии.
Однако Пардальян, как мы уже сказали, мечтал сейчас лишь о еде и о выпивке. Истина обязывает нас сказать, что в этом он действительно крайне нуждался. А потому чем длиннее и тяжелее ему казался путь, тем длиннее становилось меню, которое он сочинял в уме.
Но если шевалье ничего не заметил, то мы, располагая соответствующими сведениями, считаем своим долгом рассказать обо всем читателю и потому просим его вернуться на несколько часов назад, к тому моменту, когда Бюсси-Леклерк вышел от Фаусты, где он добился для себя права командовать остальными тремя охранниками; он вышел, исполненный решимости убить Пардальяна.
Бюсси-Леклерк был признанным мастером поединков, и его репутация прочно покоилась на двух десятках дуэлей, где он всегда ранил или убивал своих соперников… не считая бесчисленных схваток с известнейшими мастерами фехтования, наемными убийцами и бретерами, — схваток, из коих он всегда выходил победителем.
Эта репутация непобедимого фехтмейстера была гордостью, славой, честью Бюсси-Леклерка. Ею он дорожил больше всего на свете. Чтобы сберечь эту репутацию в неприкосновенности, он без колебаний пожертвовал бы своим состоянием, своим общественным положением, своею жизнью и даже честью.
Однако эта репутация рухнула самым плачевным образом в тот день, когда Пардальян, словно играючи, при свидетелях, выбил оружие у него из рук.
Обезоружили! Его! Непобедимого Бюсси-Леклерка! Он плакал от бессильной ярости и стыда.
Самое ужасное заключалось в том, что, подвергнувшись столь позорному унижению, он долго и со знанием дела тренировался, изучая выпады в тишине фехтовального зала. После того, уверенный, что сможет достойным образом парировать удар, подробнейше изученный и победно опробованный на всяком, кто имел хоть какое-нибудь имя в искусстве владения шпагой, Бюсси-Леклерк неоднократно мерился силами со своим победителем — однажды даже при неких странных и фантастических обстоятельствах, во всем игравших на руку ему, Бюсси-Леклерку, — и во всех этих схватках его постыднейшим образом лишали оружия.
Последнее злоключение этого рода с ним случилось совсем недавно, уже в Испании: в тот день, когда он нагнал Фаусту, он нежданно-негаданно столкнулся с Пардальяном и храбро атаковал его. Ибо Бюсси был храбр, очень храбр.
Он переживал сие происшествие еще более болезненно, чем предыдущие, потому что именно после этой встречи — четвертой по счету, — ради которой Бюсси и проделал столь далекий путь, он вынужден был признаться себе, что ему не удастся поразить своей шпагой шевалье де Пардальяна, который, в довершение всего, находил злое удовольствие в том, чтобы каждый раз щадить его.
И вот теперь Бюсси-Леклерк, который понял, что не в силах справиться с этим дьяволом, сгорал от желания увидеть себя лежащим в луже крови и умирающим от ран, ибо он, Бюсси, предпочитал смерть тому, что он считал для себя бесчестием.
Живым олицетворением его, Бюсси, бесчестия, стал для него как раз Пардальян.
— Нет, но почему я должен погибать, разрази меня гром на этом самом месте, — неистовствовал Бюсси-Леклерк, шагая взад-вперед по своей комнате. — Раз Пардальян не хочет меня убивать, значит мне самому придется убить его!
Да, но как же поразить его? Всякий раз, когда я скрещиваю с ним свою шпагу, она, подлая тварь, словно желая доказать свою легкость и грациозность, сама вылетает у меня из рук, устремляясь в поднебесье! Можно подумать, что дьявол одалживает ей свои крылья… и в самом деле… если поразмыслить хорошенько… я ничуть не удивлюсь, если тут обнаружится какое-нибудь колдовство.
И храбрый Бюсси, трепеща при мысли о вмешательстве адских сил, в то же время радовался, что нашел наконец первопричину своих многочисленных поражений (он совершенно искренне считал такое объяснение правдоподобным). Однако он стал замечать, что в размышлениях своих он все чаще приходил к выводу о необходимости убить Пардальяна, стереть его с лица земли любой ценой. Это приводило его в ярость. Он повторял:
— Клянусь головой и брюхом! Смерть всем чертям! И надо же, чтобы я, Бюсси, дошел до такого!
ebooksa