— Да вы, барышня, на ногах не стоите от усталости! Что же это вы сами себя истязаете и не хотите немедленно идти спать?
Тогда Чико стремительно подошел к девушке, словно желая поддержать ее или даже поднять на руки.
Сервантес же, по обыкновению рассеянный, попросил:
— Дитя мое, прикажите приготовить нам постели. Остаток ночи мы проведем здесь, а завтра, — добавил он, повернувшись к дону Сезару и Жиральде, — мы возобновим наши поиски.
Эль Тореро одобрительно кивнул.
Хуана (она, кажется, была счастлива избежать мучительной необходимости скрывать свои чувства) пошла за служанкой, а гости — в свои комнаты.
Перед тем как удалиться, Сервантес дружески помахал рукой Эль Чико, а Тореро горячо поблагодарил маленького человечка за помощь и заверил его, что отныне тот вправе рассчитывать на заботу и кошелек молодого тореадора. Жиральда же присоединила к словам жениха свою собственную благодарность.
Карлик принял все эти изъявления дружеских чувств со свойственным ему гордым и равнодушным видом, но по тому, как горели его глаза, было ясно видно, что он рад этой дружбе.
Глава 23
ЭЛЬ ЧИКО И ХУАНА
Оставшись один на трактирной кухне, Чико подтащил к угасающему очагу тубаретку и вскарабкался на нее.
Карлик был грустен: ведь он видел, что «она» была грустна и взволнована. Опустив голову на руки, он принялся размышлять над разными разностями из своей жизни, еще такой короткой. Вся его прошлая жизнь — как и его настоящее, как, очевидно, и его будущее — сводилось к одному слову: Хуана.
Сколько Хуана себя помнила, она всегда видела карлика рядом с собой. У малыша не было семьи, и если кто-нибудь когда-нибудь и обращал на него внимание, то исключительно для того, чтобы поколотить его или надавать оплеух. Естественно, без такого участия в своей судьбе он вполне обошелся бы.
У Хуаны же, несмотря на всю ее шаловливость, было доброе сердце. Сама того не ведая и не понимая, она была тронута этим сиротством. Еще совсем ребенком, движимая тем инстинктом материнства, который дремлет в сердце каждой девочки, она приучилась сама заботиться о том, чтобы Эль Чико имел приличный кров и еду. Постепенно она таким образом привыкла играть в маленькую маму. И поскольку ее отец подавал окружающим пример, подчиняясь всем ее прихотям, а сама она была очень ласковой девочкой, то она умела без труда заставить себя слушаться. Вот почему в ее отношениях с карликом до сих пор сохранился легкий налет покровительства.
Он же, со своей стороны, привык, что она командует, и раз все в доме подчинялись ей, не споря, то он поступал как все.
Впрочем, в том случае, если бы у него вдруг возникли поползновения к бунту (о чем он и не помышлял, находя свое рабство замечательно сладостным), то мораль, представленная в данном случае упреками и нотациями достойного Мануэля — отца его маленького тирана — итак, мораль, преподанная ему, гласила бы: тот, кто дает, намного выше того, кто получает. Следовательно, второй должен неустанно возносить благодарности и кланяться первому.
Идея унижения, вообще-то говоря, не очень легко укладывалась в голове Эль Чико — у него были свои собственные идеи, и как утверждала та же праведная мораль, они должны были привести его в один прекрасный день прямо на костер; то был единственный конец, уготованный маленькому мальчику — хотя и крещеному, но вынашивающему такие мысли, от которых бросило бы в дрожь самого завзятого еретика.
Тем не менее, когда речь шла о Хуане, малыш охотно склонял голову, так что это вошло у него в привычку. И вошло так основательно, что ему суждено было сохранять ее всю свою жизнь. Оспорить приказ или желание Хуаны казалось ему чем-то чудовищным, невозможным. Этот маленький мальчик — противный и дерзкий бесенок, который много раз заявлял, что не признает ни хозяина, ни властей — легко признавал власть Хуаны, считал дочку Мануэля своим единственным хозяином, и даже достигнув возраста мужчины, до сих пор часто называл ее «маленькая хозяйка», чем девушка очень гордилась.
Дети выросли. Хуана превратилась в красивую молодую девушку.
Чико стал мужчиной… но по росту своему остался ребенком.