Однако огонек этот тут же погас. Девушка не смогла — или не захотела — сдерживаться и горестно сказала, не замечая, как эти слова ранят маленького человечка:
— Не знаю, люблю ли я его! Но вот людей, которые столь ожесточенно преследуют его и которые, чтобы победить его, такого мужественного и такого сильного, завлекли его, наверное, в какую-нибудь ловушку, где подло убили… этих людей я ненавижу! Я их ненавижу, это убийцы… проклятые убийцы… да, да, проклятые!
В ярости повторяя эти слова, она неистово топала каблучками, забывая, что бьет ими Чико, а может быть, попросту не заботясь о том — ведь карлик принадлежал ей, и, значит, она могла обращаться с ним грубо и даже жестоко.
Но малыш не шелохнулся. Он даже не почувствовал боли от ударов каблуков. Хуана могла бы избить его в кровь — сейчас он бы этого и не заметил. Смертельная бледность разлилась по его лицу. Одна мысль билась в его мозгу, и она-то и делала его равнодушным к физической боли:
«Она ненавидит и проклинает тех, кто заманил его в ловушку! Но ведь я как раз из их числа!.. Значит, она будет ненавидеть и проклинать и меня тоже? Если бы только она знала! Она бы бросила мне в лицо это слово: «Убийца!» Она прогнала бы меня с глаз долой… и все было бы кончено, мне бы оставалось только умереть. Умереть!..»
И тут Хуана тоже вспомнила о смерти. Она сказала, продолжая плакать:
— Я не знаю, люблю ли я его! Но мне кажется, если я его больше не увижу, я умру.
От одного вида ее слез, от ее слов о том, что она умрет, он тоже тихонько, по-детски, заплакал. И не сознавая, что делает, он принялся целовать милые маленькие ножки и, омывая их своими слезами, повторять, давясь судорожными рыданиями:
— Я не хочу, чтобы ты умирала! Не хочу!
Внезапно в голову ему пришла одна мысль. Он поднялся с пола.
— Послушай, хозяйка, — сказал он нежно, — ступай сейчас к себе в комнату и ложись спать, ни о чем не беспокоясь. Я пойду отыщу его и завтра приведу к тебе.
Женщина, которая любит другого, всегда несправедлива и жестока к тому, кто любит ее и кем она пренебрегает. Хуана немедленно что-то заподозрила и решила добиться от Чико правды.
Она мгновенно вскочила, грубо схватила его за воротник и стала трясти несчастного, крича пронзительным голосом:
— Ты что-то знаешь! Ну, конечно — ведь это ты пришел за ним. Это ты уговаривал его пойти вместе с доном Сезаром. Что с ним сделали? Говори! Да говори же, презренный!
Он простонал, не пытаясь вырваться:
— Ты делаешь мне больно!
Девушке стало стыдно, и она отпустила его.
— Я ничего не знаю, Хуана, клянусь тебе! — произнес он очень тихо. — Если я и пришел за ним, то лишь из любви к тебе.
— Да, правда, — согласилась она, — откуда бы тебе что-то знать! Из любви ко мне ты не захотел бы помогать в его убийстве. Я, наверное, сошла с ума… Прости меня.
И она протянула ему руку, словно королева. А он, добрый верный слуга, схватил белую ручку, которая только что мучила его, и почтительно припал к ней губами.