— Да и просьба моя пустячная, — легко произнесла герцогиня.
— Жаль, жаль, — покачала головой королева. — Ради нашей дружбы я готова на все. Так что же это за просьба, cara mia!
— Я слышала, мадам, что вы взяли к себе одну девушку, которая продавала в городе цветы… — начала Фауста.
При этом она внимательно наблюдала за королевой и Леонорой. Особенно за Леонорой, которая до сих пор вступала в разговор лишь тогда, когда обращались непосредственно к ней. Но ни Мария Медичи, ни Галигаи ничем себя не выдали. Они даже не переглянулись. Всепроникающий взор Фаусты не смутил королеву, которая продолжала благожелательно улыбаться.
— Девушку, которая продавала цветы? — повторила Мария Медичи, как бы припоминая. И тут же оживилась, спросив совершенно естественным тоном: — Это, верно, твоя подопечная, Леонора?
— Синьора имеет в виду Флоранс? — уточнила Галигаи с самым невинным видом.
— Девушку, о которой я говорю, парижане зовут Ландышем, — пояснила Фауста.
— Значит, вы говорите о Флоранс, — кивнула Леонора. — Похоже, это ее настоящее имя. Она забыла его — а потом вдруг вспомнила. Это она сама мне рассказывала, — улыбнулась Галигаи.
— Вот не знала, — холодно бросила Фауста.
Она решила, что Мария Медичи призвала на помощь Леонору, чтобы переложить на ее плечи всю тяжесть этого трудного разговора. И герцогиня уже приготовилась к борьбе с этой гораздо более опасной противницей. Но Фауста ошиблась. Мария Медичи снова вмешалась в беседу.
— Чего вы хотите от этой крошки, герцогиня? — спокойно спросила королева.
— Я хочу, чтобы вы отдали ее мне, — просто ответила Фауста.
— Отдать ее вам? — повторила Мария Медичи, изображая недоумение.
— Эта девочка не раз приносила мне цветы, — объяснила герцогиня. — Она мне приглянулась. И я пообещала взять ее к себе и позаботиться о ее будущем. Возможно, я поступила легкомысленно. Но я дала слово. А я из тех, кто всегда выполняет свои обещания.
А про себя Фауста подумала:
«Сейчас начнет отнекиваться… Или спрячется за спину „милой Леоноры“».
И снова герцогиня ошиблась. Мария Медичи отнекиваться не стала, а воскликнула:
— Бог ты мой! И только-то, и ничего больше?
У нее был такой изумленный вид, что Фауста невольно ей поверила.
«А вдруг она не подозревает, что это ее дочь? Очень может быть… — пронеслось в голове у красавицы. — Вот Леонора точно знает, иначе не прятала бы девчонку у себя. Знает и молчит, у нее тут свой интерес…»