Нострадамус

— И он уедет?

— Об этом позвольте позаботиться мне!

Генрих II, вздрогнув, посмотрел с каким-то загадочным выражением прямо в лицо собеседника.

«Вот отъявленный мерзавец!» — подумал он, а вслух сказал:

— Продолжай, продолжай, Сент-Андре… Твое предложение начинает интересовать меня…

— Черт возьми! Я был в этом уверен! — обрадовался маршал. — Послушайте меня, сир. Я знаком с Роншеролем больше двадцати лет. Не стану говорить, насколько он тщеславен. Помимо этого, у него, пожалуй, не найти ни одной страсти. Это человек из мрамора, нет, скорее отлитый из бронзы. Ничто не способно вывести его из себя. Это ужасный человек, сир. Но одна слабость у него все же есть. И потому — хочу, чтобы вы поняли это, сир, — ему легче своими руками заколоть кинжалом собственную дочь, чем увидеть ее вашей любовницей. Этот железный человек однажды плакал у меня на груди из-за того, что Флориза подхватила лихорадку. Он спалил бы Париж дотла, лишь бы его дочь не пролила ни слезинки, понимаете? Значит, вы должны понять, как ревностно он ее охраняет.

— Продолжай, продолжай, друг мой…

— А теперь, сир, вам следует узнать, что однажды во дворе дома Роншероля состоялось сражение между его людьми и молодым парнем, который вроде бы дрался, как лев, и который, когда его схватили и заперли, сумел каким-то волшебным образом улизнуть из темницы.

— И как же его зовут? — спросил король.

— Сир, его имя — Руаяль де Боревер.

— Как? Тот самый молодец, который так славно отделал твоего сына?

— Тот самый, сир, тот самый, кого вы несколько минут назад приказали повесить. Кроме того, вам следует знать еще вот что: этот негодяй сумел произвести на одну женщину столь живое и неизгладимое впечатление, что она, как подозревают, помогла ему бежать после того, как он был арестован во дворе дома великого прево.

— Что же, она влюбилась в этого юного героя?

— Очень может быть, сир! Во всяком случае, именно это заподозрил ее отец. Потому что эта женщина, вернее, эта молодая девушка — Флориза де Роншероль, Ваше Величество…

Король глухо выругался. Он побледнел. Его обычно тусклые, бесцветные глаза запылали. Губы задрожали.

— Как только этого Боревера поймают, — пробормотал он, — пусть скажут мне: я сам хочу увидеть его на виселице!

— Будьте уверены, сир… Нет смысла объяснять вам, в какое бешенство пришел от всего этого великий прево и как ему было больно… Ему куда приятнее было бы видеть свою дочь мертвой, чем потерявшей голову от любви к разбойнику с большой дороги. К висельнику. Из такого положения есть только один выход: замужество. Роншеролю известно, насколько горда и чиста его дочь. Он знает, что, поклявшись перед алтарем в верности одному человеку, она никогда не отдастся другому и во что бы то ни стало сдержит свою клятву. Роншероль опасается всего — стыда, смерти, катастрофы, — пока Флориза остается девушкой, способной на любой каприз. Но как только она станет замужней женщиной, ему не о чем будет тревожиться. Вот почему он предпочитает остаться с разбитым сердцем, разлучившись с той, кто ему дороже жизни, с той, кого он хотел бы всегда держать подле себя… и беречь, как самое драгоценное из всех сокровищ мира!

Король помрачнел. Страсть, видимо, подтолкнула его к каким-то странным подсчетам. Он нахмурился, он напряженно размышлял, иногда цедя сквозь зубы обрывки фраз, отдельные слова, которые, впрочем, были скорее всего понятны маршалу. Потому что тот наклонился к уху монарха и прошептал:

— Сир, верность Флоризы не вызывает сомнений. Когда она выйдет замуж, нам можно больше не опасаться, что ее сердечко взволнует кто-то другой. К тому же, и Боревер будет уже давно качаться на веревке. Но верность Флоризы не должна обескураживать нас самих: разве впервой нам преодолевать сопротивление?

— Да уж, — улыбнулся совершенно успокоенный король, которому, наверное, очень понравилось, что его поняли без каких-либо объяснений. — Отлично. Я хочу, чтобы свадьба состоялась как можно скорее.