«Отец небесный, дай мне и братьям моим сил и твёрдости для того, чтобы умереть достойно и мужественно…»
Блас
Рывками, продираясь через пульсирующие тоннели накатывающей боли, Блас медленно приходил в себя. Через сомкнутые веки толкался яркий красный свет. По какой-то причине его качало вверх-вниз, как будто он плыл в лодке. Поняв в какой-то момент, что нужно открыть глаза, каталонец наконец-то заставил себя это сделать.
Над ним плыла синяя опрокинутая гигантская чаша небосклона. Ни облачка. Только недостижимая лазурная глубина. Прекрасная и завораживающая. И лишь большой коршун, кругами летевший на небольшой высоте, нарушал её безупречную гармоничность.
Коршун?!!
Блас рванулся вперёд. Вспышка боли и яркие круги в глазах. Стук затылка о дерево под головой. И снова темнота, в которую он нырнул от острых зубов, вцепившихся в левое колено.
Когда в следующий раз Блас пришёл в себя, уже смеркалось. Косматое лемурийское солнце лениво скатывалось за горизонт. Впереди наплывали незнакомые, голубеющие в закатном свете вершины гор.
Осторожно опираясь на руки и помня о боли в прошлый раз, Блас попытался приподняться. Не получилось. Кастилец упрямо сжал зубы и попробовал ещё….
С третьего раза у него получилось. Сбегающие по лицу капельки пота и краснота в глазах ясно дали понять, что с ним что-то очень нехорошее. Блас увидел какую-то мешковатую рванину, прикрывающую его ниже пояса и откинул её в сторону….
Несколько минут он тупо смотрел на своё колено, чувствуя, как внутри всё холодеет и сжимается. Такого не должно было случиться, ни за что, никогда преникогда. Он должен был умереть ещё там, во взрыве, который смутно помнил. Или потом, от потери крови и болевого шока. Но уж точно Блас не должен был сейчас сидеть и рассматривать те лохмотья, в которые превратилось левое колено и часть бедра. Такого просто не могло быть!!!
Не могло, но было. Блас де Мендоса, обедневший идальго из такой далёкой сейчас Испании, сидел на какой-то странной телеге, под небом Лемура и понимал только одно:
Он – калека. На. Всю. Оставшуюся. Жизнь. И жить не хотелось.
Возница, явно из каких-то местных, никак не отозвался на все вопросы Мендосы, то ли не понимая его, то ли притворяясь, что не понимает. Блас, сумев подтянуться к высокому борту, увидел сзади много таких же, сработанных из всего подряд рыдванов. И повсюду – лемурийцы, лемурийцы, лемурийцы, как с оружием, так и без него. Очередное потрясение воспринялось уже спокойнее, погружаясь в необъяснимую бездну безразличия. Плен….
Справа заворочалась какая-то непонятная куча тряпья. Заворочалась и заворчала.
Когда из неё вынырнула взъерошенная, ушастая и заросшая буйной растительностью голова одного из местных демонов, Блас только спокойно покосился на него.
Бородач, которого должно было называть молохом, покосился на него жёлтым, с узким зрачком, глазом и что-то прохрипел.
– Чего? – Мендоса скорчил непонимающую рожу. – А?
– Ты убил моего брата, – на испанском, вполне понятном Бласу, буркнул демон, – одного из последних. Понимаешь, кяфир?
– А ты убил моего солдата, демон. И что?
Молох заворочался, шипя сквозь зубы…