Спокойная, холодная уверенность, которую он ощущал в своих жилах, могла быть только духом его отца. Он уже много раз чувствовал ее в себе, когда пил маковый настой, чтобы заснуть. И на этот раз он был полон сил.
– Спасибо тебе, отец. Я буду радостным криком, боевым ревом. Я буду твоим ответом им – и моим собственным тоже.
Ксеркс прошел к команде, чтобы принять церемониальный меч командующего флотом, которым он стал, едва только его ноги коснулись палубы. Он будет командовать на море, как Мардоний на суше. Они нанесут удар по Афинам с обеих сторон, и его враги наконец поймут, что они натворили.
Глава 29
«Прольется ли в этот вечер кровь?» – спрашивал себя Фемистокл.
Когда споры разгорались, представить такое было легко. Но люди прибыли по его просьбе. Хотя девять десятых посланных им гонцов вернулись с отказом, тридцать отдельных городов и регионов ответили Афинам. Возможно, сотни мелких рыбешек промолчали, но нейтралитет предпочли Фессалия с городом Ларисса, одно из самых могущественных эллинских государств. Прибыла Спарта, пришли представители Мегары, Халкиды, Сикиона, Аркадии, Коринфа и двух десятков других. Это укрепило Фемистокла в его вере в то, что Афины могут быть лидером всей Греции, имея во главе правильных людей – то есть его самого.
К сожалению, какой бы дух сотрудничества ни привел их в это место, он ослабевал даже на его глазах. Возможно, вино было частью этого или споры, казавшиеся не более чем пустой дискуссией. Аргументы получше он мог бы услышать на любом собрании в Афинах. Только спартанцы опускали глаза, отметил Фемистокл, накрывая ладонью кубки с вином всякий раз, когда рабы таверны подходили пополнить их. Выглядели они такими угрюмыми и мрачными, как он и ожидал. У себя дома, как он слышал, у каждого воина-спартиата[5] было семь рабов-илотов, которые постоянно ухаживали за ним, обращаясь как с богом.
Фемистокл задавался вопросом: не результатом ли этого было их высокомерие? Не все могли быть хозяевами.
Он видел, как спартанец Клеомброт одобрительно, что бы тот ни пробормотал, хлопает по плечу другого грека. В группе спартанцев было что-то скрытое, хотя вся группа состояла из четверых. Да, это были крепкие, внушающие уважение мужчины, но такими же были и многие другие, по крайней мере те, кто знал жизнь, полную тяжелого физического труда. Фемистокл заметил на руках у каждого спартанца сетку бледных шрамов, свидетельствующую о тысячах часов, проведенных на тренировочном поле или, возможно, в серьезных схватках.
Клеомброту, худощавому, с могучими плечами, младшему брату военного царя Спарты, было, наверное, лет сорок или пятьдесят. С самим царем Леонидом, имя которого означало «сын льва», Фемистокл никогда не встречался. Тот факт, что Леонид послал на переговоры члена своей семьи, Фемистокл считал знаком доверия. У спартанцев было два царя, каждый из которых служил противовесом другому. Это не была совсем уж тирания, но и далеко не демократия со свободным голосованием в собрании. Фемистокл знал, что, по мнению спартанцев, Афины управляются толпой и город живет в постоянных спорах и хаосе. Отчасти так оно и было. Сам же он представлял Спарту как отсталую страну, угрюмый военный лагерь, где нет места радости и где женщинам позволено бегать вместе с мужчинами.
Почувствовав его пристальный взгляд, Клеомброт поднял голову и вскинул брови в безмолвном вопросе, спокойный и невозмутимый. Фемистокл кивнул, отдавая мужчине честь. Предполагалось, что Клеомброт может говорить от имени брата. У него тоже были шрамы на руках, которые выглядели бледными на фоне сильного загара от жизни, проведенной на открытом воздухе. Фемистокл понимал, что это спартанцы-ветераны, сражавшиеся с врагами и выжившие. Они были ему нужны.
Блюда наконец убрали, и слуги удалились. Так приказал Фемистокл, и он же привел своих домашних рабов, чтобы они обслуживали тех, кому требовалось больше вина, винограда или инжира. Он поднялся со своего места, и тишина наступила довольно быстро. Целый день они обсуждали, что будут делать, но он чувствовал, что убедил не всех. Самое главное, что спартанцы еще не обозначили свою позицию. Одно дело присутствовать на встрече представителей греческих государств, созванной Афинами в рамках перемирия, и совсем другое – согласиться последовать за ними на войну.
Фемистокл прочистил горло и обратился к гостям:
– Я говорил с вами как в группах, так и по отдельности. Я делился данными нашей разведки, которые попадали в Афины на рыбацких лодках, в сообщениях от доверенных торговцев, от лазутчиков и друзей на Ионическом побережье. Думаю, вы уже знаете, что Афинское собрание никогда бы не направило этот призыв, если бы мы не понимали, что угроза действительно серьезная, реальная… и близкая.
Его слушали, ловя каждое слово, и даже скамьи не скрипели.
– Судьба Греции будет решена в этой комнате, – сказал Фемистокл. – Я бы хотел, чтобы это было преувеличением, но мы знаем, что персы приближаются. Единственная причина, по которой они не выступали раньше, заключалась в том, что на подавление восстаний требовалось время. Вы знаете, как повел себя царь Ксеркс. Тысячи убитых – в Египте, в Ливии, в ионических городах. Восстание распространилось далеко, и в какой-то момент мы подумали, что Персия может даже развалиться. – Он покачал головой. – Этому не суждено было сбыться. Ксеркс связал их вместе еще крепче, чем раньше. Царь молод и так же безжалостен, как и его род. В его поступках видна намеренная жестокость. В каждом отчете, который поступает к нам, говорится одно и то же. В Персии снова воцарился мир, пока высыхают кровь и слезы.
Кто-то наклонился к соседу, прошептал несколько слов – в ответ раздался смешок.
Фемистокл кивнул и улыбнулся:
– Афиняне. Любят поговорить. Это у нас в крови, хотя я сражался при Марафоне.
Коринфянин покраснел оттого, что его выделили, но кивнул.