Миссис Киркпатрик с радостью приняла приглашение леди Камнор. Именно на это она надеялась, но боялась рассчитывать, так как думала, что еще на некоторое время семья останется в Лондоне. Тауэрс-парк представлял собой роскошное место для проведения каникул. Миссис Киркпатрик хоть и не отличалась склонностью к планированию, но все же представляла тот эффект, что произведет небрежно брошенная фраза о гостеприимстве «дорогой леди Камнор», поэтому обрадовалась возможности приехать 17 июля в Тауэрс-парк. Гардероб не требовал особого пополнения; в любом случае у бедняжки на это не хватило бы денег. Она отличалась редкой миловидностью и грацией. Как известно, эти качества во многом восполняют недостатки туалета. Скорее вкус, чем глубокое чувство, руководил выбором мягких оттенков — фиолетовых и серых — которые в сочетании с черными деталями создавали впечатление неглубокого траура. Считалось, что в таком спокойном стиле она одевается в память о мистере Киркпатрике; на самом же деле это просто было сочетание благородства с экономией. Прекрасные волосы отличались тем ярким каштановым цветом, который почти никогда не седеет. Частью от сознания их красоты, а частью оттого, что стирка чепцов требовала затрат, миссис Киркпатрик никогда ничего не носила на голове. Цвет лица обладал яркими, живыми красками, почти всегда сопровождавшими некогда рыжие волосы. Возраст нанес коже единственный ущерб: теперь она выглядела скорее плотной, чем нежной, и меньше поддавалась непосредственному воздействию чувств. Сейчас миссис Киркпатрик уже не умела краснеть, а ведь в восемнадцать лет так гордилась своим румянцем! Большие мягкие фарфорово-голубые глаза не поражали богатством выражения или тени — возможно, из-за светлых ресниц. Фигура стала чуть полнее, чем прежде, однако сохранила грацию и гибкость движений. В целом миссис Киркпатрик выглядела гораздо моложе своего возраста, который неумолимо подбирался к сорока годам. Она обладала красивым голосом и хорошо, отчетливо читала вслух, чем очень радовала леди Камнор. Следует заметить, что по какой-то необъяснимой причине графиня любила миссис Киркпатрик больше, чем все остальные члены семьи. Впрочем, они тоже относились к ней с симпатией и находили полезным ее присутствие, поскольку она была осведомлена о привычках и обычаях дома, при необходимости могла вести беседу, причем достаточно осмысленно, если речь шла не о серьезной, сложной литературе, науке, политике или социальной экономике, а также умела слушать. Зато по поводу романов и стихов, путешествий и сплетен, личных подробностей или историй она всегда делала именно те замечания, каких ждут от внимательного, сочувствующего собеседника. К тому же ей хватало разума и чувства меры ограничиваться кратким выражением удивления, восхищения и изумления, которые, если речь заходила о более сложных для понимания вещах, могли означать что угодно.
Бедная неудачливая школьная учительница с удовольствием покинула постылый дом в Эшкомбе со старой облезлой мебелью (два-три года назад она по сходной цене приобрела ее у предшественницы), из окон которого открывался убогий вид на окраинные улицы провинциального городка, торжественно въехала в Тауэрс-парк в посланном за ней на станцию шикарном экипаже, с радостью поднялась по широкой лестнице, ни на минуту не сомневаясь, что вышколенные слуги позаботятся о сумках, дождевом и солнечном зонтах, плаще, так что не придется нести вещи самой, как это было еще утром, в Эшкомбе, когда тащила их вслед за тачкой с багажом. По устеленным мягким ковром пологим ступеням миссис Киркпатрик поднялась в гостиную миледи — прохладную, наполненную свежим воздухом и благоухающую ароматом только что собранных роз разнообразных оттенков даже в такой знойный день. На столе лежали еще не разрезанные новые романы, газеты и журналы, вокруг него стояли изящные кресла, обитые французским ситцем с изображением цветов, ярких, как живые. Свою спальню, куда ее немедленно проводила горничная, миссис Киркпатрик уже видела, и она казалась ей домом куда больше, чем оставленная утром убогая грязная комнатушка. С первого взгляда она полюбила тонкие занавески, дорогое постельное белье и мягкие ковры гармоничных цветов. Миссис Киркпатрик опустилась в кресло возле кровати и принялась размышлять о своей судьбе.
Кто-то может сказать: нет ничего проще, чем украсить такое зеркало муслином и розовыми лентами. Возможно. Однако попробуйте содержать его в приличном виде! Никто не поймет, какие усилия для этого требуются. В Эшкомбе у нее было такое зеркало, пока муслин не запачкался, а розовые ленты не выцвели. Чтобы их заменить, нужны были деньги, а заработать их непросто. Когда, наконец, все-таки удавалось, приходилось выбирать, то ли купить новое платье, то ли позволить себе какое-то развлечение или полакомиться фруктами, то ли приобрести модное украшение для гостиной. И прощай, несчастное зеркало! А здесь наверняка денег куры не клюют: никто не думает, во что обходится стирка, сколько стоит ярд розовой ленты. Если бы местным хозяевам приходилось зарабатывать каждое пенни, все было бы иначе: сразу научились бы рассчитывать, что купить. Неужели ей придется всю жизнь самой зарабатывать на жизнь? Это ужасно! Замужество — вот выход: муж заботится о материальном благополучии, а жена, как леди, украшает собой гостиную. Пока Киркпатрик не умер, так и было, а вот участь вдовы, увы, нелегка.
Помимо этого, существовал резкий контраст между теми скудными обедами, которыми ей наравне с ученицами приходилось довольствоваться в Эшкомбе: жесткий кусок говядины или баранины, картофель, запеканка на десерт, — с изысканными деликатесами на старинном дорогом фарфоре, которые каждый день подавали хозяевам, а заодно и ей самой, в Тауэрс-парке. Окончания каникул миссис Киркпатрик страшилась ничуть не меньше самой домашней из учениц, но поскольку до начала учебы оставалось еще несколько счастливых недель, она закрыла глаза на будущее и постаралась в полной мере насладиться настоящим.
Приятное, ровное течение летних дней облегчило состояние леди Камнор. Граф вернулся в Лондон, а они с миссис Киркпатрик остались вести спокойную размеренную жизнь, вполне соответствующую желанию графини. Несмотря на слабость и усталость, она с достоинством провела ежегодный праздник попечительниц школы: точно и подробно изложила, что именно необходимо сделать, где прогуляться, какие теплицы посетить и когда вернуться к «закускам». Сама же постоянно оставалась в доме в обществе двух-трех дам, решивших, что жара и утомление не для них, а потом отказавшихся присоединиться к войску под командой миссис Киркпатрик или к тем немногим избранным, кому лорд Камнор демонстрировал новые постройки на хозяйственном дворе. «С величайшим снисхождением», как впоследствии поведали слушательницы, графиня рассказала о жизни замужних дочерей: воспитании детей, планах на обучение и распорядке дня, — и это так ее утомило, что после отъезда гостей она скорее всего ушла бы к себе и прилегла отдохнуть, если бы по доброте душевной муж не позволил себе сделать неудачное замечание. Положив руку на плечо супруги, граф участливо сказал:
— У вас усталый вид, миледи.
Графиня тут же собралась с силами, встала и холодно заявила:
— Вам показалось, лорд Камнор! Как только устану, сразу же сообщу.
Весь вечер графиня старалась не горбиться, держала плечи прямыми, отказывалась от кресел и скамеечек для ног и решительно пресекала оскорбительное предложение лечь спать пораньше. Так продолжалось до тех пор, пока лорд Камнор оставался в Тауэрс-парке. Миссис Киркпатрик наивно верила своим глазам и заверяла графа, что никогда еще не видела дорогую графиню такой бодрой. Хоть граф и не задумывался о причине таких изменений, чуткое любящее сердце подсказывало, что супруга пытается скрыть от него недомогание, но слишком опасался ее гнева, чтобы по собственной воле послать за доктором Гибсоном.
Перед отъездом Клэр граф сказал:
— Для меня большое утешение оставить миледи на ваше попечение, но пусть ее поведение вас не обманывает. Она не покажет, что ей плохо, до тех пор, пока сможет это скрыть. Обращайтесь к Бредли, помощнице миледи (леди Камнор терпеть не могла новомодное слово «горничная»). На вашем месте я бы послал за Гибсоном, но так, чтобы она не догадалась, что для нее. Притворитесь, что сами плохо себя чувствуете.
В этот момент граф опять подумал о возможном браке и добавил:
— Лорд Холлингфорд считает, что другого такого доктора в округе нет. Заведите с ним беседу, так чтобы была возможность взглянуть на миледи. И непременно сообщите мне его заключение, действительно ли она нездорова.
Однако Клэр не меньше самого графа боялась что-нибудь сделать без приказа леди Камнор и понимала, что если пошлет за мистером Гибсоном без прямого на то указания, то попадет в немилость и скорее всего больше никогда не получит приглашения в Тауэрс-парк, образ жизни в котором своей монотонностью и ленивой роскошью вполне соответствовал ее вкусу, поэтому она попыталась переложить поручение графа на плечи помощницы графини.
— Миссис Бредли, скажите, вас не тревожит здоровье миледи? — осведомилась она однажды. — Дело в том, что лорд Камнор вообразил, что графине не слишком хорошо.
— Действительно, миссис Киркпатрик, по-моему, миледи сама не своя, хотя никак не могу понять, в чем дело.
— Не кажется ли вам, что имеет смысл отправить посыльного в Холлингфорд, к мистеру Гибсону, и попросить его навестить леди Камнор?
— Такой поступок будет стоить мне места, миссис Киркпатрик. До смертного дня, если Провидение сохранит ей разум, она будет все делать только по-своему или никак. Только леди Харриет умеет ее уговорить, да и то не всегда.
— Что же, в таком случае остается лишь надеяться, что с графиней все в порядке. Думаю, так и есть. Она говорит, что чувствует себя хорошо. Ей лучше знать, и дай Бог, чтобы так и было.
Ситуация через пару дней разрешилась сама собой: леди Камнор призвала миссис Киркпатрик и несказанно удивила: