Священная тайна Церкви. Введение в историю и проблематику имяславских споров

Другим выдающимся подвижником того времени был оптинский старец Варсонофий. Как мы помним, он принял деятельное участие в издании книги схимонаха Илариона «На горах Кавказа», порекомендовав ее Великой Княгине Елизавете Федоровне. В 1909–1910 годах старец Варсонофий регулярно читал эту книгу и давал на прочтение своим духовным чадам[1697]. В 1911 году старец Варсонофий продолжал читать книгу схимонаха Илариона своим духовным чадам, отмечая, что «все написанное в его книге заслуживает полного доверия, как осознанное на опыте»[1698]. Однако в июне 1912 года, после начала споров вокруг книги, старец Варсонофий написал одной из своих духовных дочерей: «Оказывается, есть там неправильности. Помни, сила не в слове, не в имени, а в Самом Христе, именуемом <…> Оказывается, предисловие этой книги все бы выкинуть надо, но сама по себе книга хорошая»[1699]. Преподобный Варсонофий не дожил до апогея афонских споров и официального осуждения имяславцев Синодом: он умер 1 апреля 1913 года. Среди сохранившихся наставлений старца некоторые посвящены молитве Иисусовой. Вот одно из них: «Постоянно имейте при себе Иисусову молитву <…> Имя Иисусово разрушает все диавольские приражения. Они не могут противиться силе имени Христова. Все козни диавольские разлетаются в прах. Почему это так и как это происходит, мы не знаем. Знаем только, что это действительно так»[1700].

Иеросхимонах Антоний (Булатович) — С. В. Троицкий: продолжение противостояния

После осуждения имяславцев Синодом иеросхимонах Антоний (Булатович) покинул Санкт-Петербург и поселился в Луцыковке, где за ним было установлено наблюдение Харьковской духовной консисторией[1701]. В Луцыковке на территории имения своей матери Булатович начал постройку дома, в котором предполагал разместить нескольких изгнанных с Афона имяславцев. К строительству этого дома было приковано внимание Харьковского губернатора и Министерства внутренних дел[1702]. Каждый шаг Булатовича тщательно отслеживался местным уездным исправником[1703]. Товарищ министра внутренних дел генерал-майор Джунковский сообщил о строительстве Булатовичем дома для имяславцев в Святейший Синод, после чего Синод специальным определением предоставил оберпрокурору просить министра внутренних дел «сделать распоряжение о закрытии устрояемого Булатовичем дома для молитвенных собраний имябожников»[1704]. Обер-прокурор сообщил об определении Синода министру внутренних дел Н. А. Маклакову[1705].

Мы имеем достаточно подробную информацию о том, в каких условиях жил Булатович, из статьи, напечатанной в «Биржевых ведомостях» в конце 1913 года. Автор статьи рисует картину разоренного имения матери Булатовича, сожженного крестьянами во время первой русской революции, говорит об аскетической жизни «афонского бунтаря» и нескольких его сподвижников:

Вид имения, где живет «афонский бунтарь», производит кошмарное впечатление. Прежде всего бросаются в глаза остатки строений, груды камня и железа. Оказывается, в памятном 1905 году имение генеральши было разгромлено до основания. Погромщики пощадили лишь небольшую хату, где жили «люди» генеральши. В этой хате с маленькими оконцами и земляным полом ютится теперь Антоний с двумя другими афонцами — Иларионом[1706] и Феофилактом. Среди руин высится строящийся двухэтажный деревянный дом, с готическими окнами. Форма окон ввела в заблуждение местных миссионеров, которым было поручено следить за «афонским бунтарем», и они донесли в Харьков, будто иеросхимонах Антоний устраивает «свободную общину» <…> Пребывая в Луцыковке целый день, я убедился, как лживы россказни миссионеров о привольной жизни иеромонаха Антония в Луцыковке. Хата — холодная, со сквозняками. Пища — беднейшая, крестьяне не позавидуют: черствый, черный хлеб, борщ, капуста с дешевой рыбой, каша из простого пшена без масла. Как роскошь — чай. И так изо дня в день[1707].

Несмотря на тяжелые бытовые условия и усилившуюся болезнь глаз, Булатович не прекращает активную литературную деятельность. В течение 1913и1914 годов он продолжает участвовать в полемике вокруг почитания имени Божия. Эта полемика после публикации Послания Синода от 18 мая 1913 года не только не была приостановлена, но, наоборот, разгорелась с новой силой. Вскоре после появления Послания под редакцией Новоселова выходит в свет сборник «Материалов к спору о почитании Имени Божия», впоследствии многократно переиздававшийся — каждый раз с новыми дополнениями. Противники имяславия в ответ публикуют «Историю Афонской смуты» монаха Пахомия. Активную публицистическую деятельность продолжают также инок Хрисанф и архиепископ Никон (Рождественский). Однако Булатович и Троицкий остаются главными действующими лицами полемики. Булатович в 1913–1914 годах публикует несколько произведений в защиту имяславия, в том числе «Прошение в Правительствующий Синод», «Моя мысль во Христе» и «Православная Церковь о почитании Имени Божиего и о молитве Иисусовой». Троицкий в этот же период публикует многочисленные работы против имяславия, такие как «Учение св. Григория Нисского об именах Божиих и имябожники», «Был ли имябожником о. Иоанн Кронштадтский?», «Борьба с Афонской смутой», «Защитники имябожников. Ответ С. Н. Булгакову», «Учение афонских имябожников и его разбор».

Рассмотрим прежде всего «Прошение в Святейший Правительствующий Синод», являющееся прямым ответом Булатовича на синодальную критику. В «Прошении» Булатович не только оправдывает свое учение, изложенное в «Апологии веры», но и уточняет его в целом ряде аспектов. Можно поэтому говорить о том, что «Прошение» знаменует собой новый этап в развитии имяславского учения об имени Божием.

В своем «Прошении» иеросхимонах Антоний настаивает на том, что Синод приписал ему мнения, которых он в действительности не высказывал и которые, более того, сам же опровергал. Первым из них является обожествление букв и звуков имени Божия, якобы присутствующее в его учении. Это мнение (опровергнутое ранее в самой «Апологии») Булатович считает сознательным искажением имяславского учения:

Синодальное Послание влагает во уста мои следующее мнение: «Самое Имя Иисус спасительно, — в нем, как и в прочих Именах Божиих, нераздельно присутствует Бог». Под выражением: «Самое Имя» — отчетливо подразумевается имяначертание и имязвучие. Но покорнейше прошу найти в моей Апологии хотя бы одно место, где бы я говорил, будто «Самое Имя Иисус спасительно»? Этого я нигде не говорю, ибо слово «Самое Имя» наводит на мысль считать спасительным самое имяначертание или имязвучие, т. е. тварную оболочку Имени Божия и Имени Иисусова <…> Не сказано мною также нигде в моей «Апологии», будто Бог «нераздельно присутствует» в «Самом Имени», то есть, в имяначертании Своем <…> Конечно, буквы и звуки есть условные знаки, разные на разных языках, но та истина, которая сими буквами и звуками выражается на всех языках и во всех выражениях, всегда одна и та же, и сия истина происхождения Божественного, всегда пребывает в Боге, и Бог всегда в ней пребывает. Вот что мы называем «именем», отличая имя от имяначертания или имязвучия. Имя Божие есть истина единая и, как солнце в бесчисленных зеркалах, отражается в тех глаголах, коими люди именуют Бога, и не только отражается, но и просвещает и согревает сердца исповедующих Имя Господне. В этом смысле Имя Божие и Имя Иисусово есть истинная от Бога Происходящая Жизнь и Свет, и Деятельность Божества или, как мы говорим — Сам Бог[1708].

Булатович вновь объясняет своим оппонентам, какой смысл он вкладывает в имяславскую формулу «имя Божие есть Сам Бог»:

Мы не просто говорим, что Имя Божие есть Бог, но говорим — Сам Бог. Это мы делаем, во-первых, дабы избежать укора именно в пантеизме. Говоря «Сам Бог», мы не представляем себе Имени Божия вне Самого Бога, но высказываем, что, по неотделимости деятельности Божией от Существа Его, в Нем Сам Всемогущий и Везде сущий Бог, Сама Всесовершенная личность со всеми Своими свойствами. Но мы отнюдь не говорим, будто бы Имя Божие и Имя Иисус есть сама сущность Божества, и протестуем против того, что нам приписывают, вопреки ясному нашему утверждению[1709].

Второй пункт «Прошения» касается мнения о том, что «несознательное призывание Имени Божия действенно». С этим мнением, которое Синод приписывает имяславцам, Булатович решительно не соглашается: «Где сказано мною „действенно“? Этих слов не написано у меня!» — восклицает он[1710]. В опровержение этого обвинения Булатович утверждает, что не всякое призывание имени Божия спасительно, тем самым внося существенное уточнение в то, что он утверждал по данному поводу в «Апологии»:

Имя Божие и Имя Иисусово, в которое заповедовал нам веровать Сам Господь <…> есть то непрестающее светоизлияние Божества, озаряющее человеков Боговедением, которое неизменно всегда существует само в себе и в Церкви с тех пор, как существует Церковь Ангелов и человеков, но конечно не всякая мысль в человеке о Боге есть Бог, и не всякое призывание Имени Божия должно быть по необходимости для человека спасительным. Свет Божественной истины всегда немерцаемо сияет и во Именах Божиих, и в глаголах Божиих, но причащаться сему умному Свету не всякому дано, и для этого необходимы известные субъективные условия:

«Имеющий уши слышати да слышит». Итак, объективно я признаю, что Имя Божие как Свет Божества есть всегда Божество, но субъективно для призывающего не всегда Имя Божие бывает действенным и не всякое призывание Имени Божия молящимся низводит в душу его Святое Божество[1711].

Третье мнение, опровергаемое Булатовичем, — о том, что он якобы считает имя Божие божественной силой, «находящейся в распоряжении человека», и что это является «магическим суеверием» и богохульством. Булатович настаивает на том, что он далек «от того, чтобы приписывать Имени Божию и Имени Иисусову силу, находящуюся в распоряжении человека и действующую безотносительно к субъективным условиям призывающего Имя Божие»[1712]. Обвинение в «магическом суеверии» опровергается неоднократно на протяжении всего «Прошения в Правительствующий Синод»:

<…> Обвинение нас в магическом суеверии и в чародействии Именем Божиим ради высказанной нами веры во Имя Божие, как божественную силу, столь же основательно, как обвинение почитателей Святых Икон в идолопоклонстве. Как между поклоняющимися Св. Иконам и идолопоклонниками разница та, что первые, поклоняясь тварной иконе, возносили ум свой на небо, а вторые продолжали пресмыкаться умом своим по земле, так и между исповедниками Божества Имени Иисусова и чародеями-заклинателями разница та, что мы, не отделяя Имени Иисусова от Самого Иисуса, возносим мысль свою к Самому Иисусу, а заклинатели полагаются лишь на свои заклинательные формулы, пресмыкаясь умом и чувством долу по земле; мы во Имени Иисусовом и во всяком Имени Божием созерцаем нашего Господа и Владыку, и боимся Имени Божия, как Самого Бога, а чародеи и маги имеют свои заклинания, как нечто подчиняющееся им и подвластное им, и чувство страха Божия чуждо им[1713].

<…> Опасения Святейшего Синода за нас, что мы, исповедуя Имя Божие «Самим Богом», впадаем в дерзкое обращение с Именем Иисусовым, как с заклинанием магов, — совершенно излишне; чем живее вера, тем мертвее суеверие, а живая вера и состоит в том, чтобы верить во Имя Господа Иисуса Христа, как в Самого воскресшего Иисуса Христа, невидимо присущего Имени Своему[1714].

Четвертое мнение, вытекающее из предыдущего, — о том, что имяславское понимание молитвы Иисусовой ведет к механическому и мертвому повторению этой молитвы без возношения ума и сердца к Господу, — также решительно отвергается Булатовичем[1715]. Попутно критикуется заимствованное автором Послания Синода из доклада архиепископа Никона мнение о том, что имя Божие и Сам Бог «как бы отождествляются» нами в молитве, однако в богословствовании и в реальности «имя Божие есть только имя, а не Сам Бог».

<…> Позвольте на это возразить следующее, — пишет Булатович. — Если я богословствую и богомудрствую об Имени Божием, как то делает Синодальное Послание, что оно реальности не имеет и есть лишь одна номинальность, то, став на молитву, возмогу ли я сознать и отождествить Имя Божие с Самим Богом до неотделимости! — Конечно, нет! Согласившись с мнением Синодального Послания, что Имя Божие есть лишь «словесное обозначение существа Божьего», а не Божество, и есть номинальность, а не реальность, я естественно буду стараться обходиться в молитве без ненужного и ничего не значащего призывания Имени Божия, как то и произошло уже на западе, где умная молитва заключается в богомыслии. Отравив однажды сознание свое мыслию о номинальности Имени Божия, я никогда не возмогу искренно призвать сие Имя, как Самого Бога, и отождествить его с Самим Богом. В том-то и дело, что все «законоположители невидимой брани», о которых упоминает Синодальное Послание, воистину веровали в Имя Божие, как в Самого Бога, как в Божественную силу[1716].

Пятое мнение, опровергаемое Булатовичем, — о том, что имяславцы смешивают понятия «Бог» и «Божество». Булатович признает, что 5-я анафема против Варлаама переведена им неточно[1717], однако не считает, что от этого кардинальным образом меняется смысл анафемы. По мнению Паламы, утверждает Булатович, имя «Бог» равно применимо к существу Божию, к Ипостасям Святой Троицы и к действиям Божиим; следовательно, всякая энергия Божия может быть названа Богом[1718]. Булатович критикует мнение Синода о том, что «имя Божие есть только имя, а не Сам Бог <…> название предмета, а не сам предмет»: