Испытав разов двадцать горькую неудачу в житье пополам на благородных кондициях, темный человек убеждается окончательно в испорченности петербургских нравов, и так как ему не по карману наем целой комнаты для одного себя, то он поселяется в благопристойном углу у какой-нибудь хозяйки: значит, живет себе совершенно особо от людей, занимающих другие углы в одной с ним комнате. Их тут хоть и четверо всех живет, и еще, может быть, к вечеру явится четверо или пятеро — потому что число угловых жильцов зависит от средств помещения — однако ж он не имеет с ними никаких расчетов и проводит дни свои в покое, на своем диване, за своими ширмами, имея в виду собственный самовар и всякие интересы, у которых нет ничего общего с самоваром и интересами прочих обитателей этой комнаты, подобно ему разобщившихся с внешним миром и сосредоточившихся за своими ширмами и перегородками.
Клеопатра Артемьевна занимала обширную квартиру между карнизом и крышею капитального дома в Большой Подъяческой. Комнаты и жильцы у нее были всякого разбора: были комнаты особые, выкрашенные в темно-синий цвет, с окнами, из которых простирался вид будто бы на улицу, а в самом деле только на крыши и трубы противоположных домов, и в тех комнатах жили люди и даже господа порядочные, одинокие, которые могли кстати блеснуть стеариновыми свечами, получали, можно сказать, достаточный для своего существования доход и всегда имели что заложить в случае какой-нибудь неожиданной надобности в рублях; у них даже водились разные напитки, услаждающие человека в терпимых им невзгодах и равномерно доводящие его до непредвиденных неприятных приключений. Притом же они, в ожидании холеры, которая, может быть, и вовсе раздумает посетить Большую Подъяческую, обзавелись из мудрой предосторожности так называемою холерною настойкою и нашли ее не только холерным, но даже универсальным лекарством, подобно сигарам Распайля, излечивающим душу и тело от всяческих бед и напастей. Были также комнаты общие, весьма просторные и удобные для житья в них артелью, компаниею, обществом и братством — смотря по тому, к какому роду общительности способны их обитатели. Таких комнат было две, из которых одна служила столовою для всех вообще жильцов и нахлебников Клеопатры Артемьевны, также ее гостиною, а в некоторых случаях и трибуналом, где Клеопатра Артемьевна творила суд и расправу тем из жильцов, которые с прямой дороги исправнейшего платежа за квартиру повернули вдруг на кривой, неудобный путь всякого лукавства и злочестивой лжи, назначения фантастических сроков, изобретения невероятных ожиданий, получения откуда-то рублей, и проч., и проч. Другая комната была разделена на четыре квартиры, в просторечии называемые углами: в них, в этих углах, жили тоже очень хорошие люди, только не обществом, и не пополам, а каждый сам по себе, на свой собственный счет.
В этой-то самой комнате, разделенной на углы, солнечный луч, мгновенно блеснувший, озарил Анания Демьяновича и его самовар. Ананий Демьянович был тут у себя полным хозяином. Ему принадлежало пространство комнаты между печкою и окном, аршина три в длину и аршина два в ширину. На этом пространстве помещался кожаный диван, возле дивана комод, выкрашенный под орех, и перед диваном столик под красное дерево. Диван был постоянно занят особою Анания Демьяновича, который любил препровождать досужее время в горизонтальном положении; на комоде сиял его толстобокий, ненаглядный самовар, большею частию называемый бароном; там же стояли две чашки чайные, два стакана и прочая чайная посудина, отличавшаяся необыкновенною чистотою; на письменном столе было размещено в строгом порядке прочее имущество Анания Демьяновича: баночка с мусатовскою помадою, флакончик с духами Самохотова, порожняя бутылка, бывшая когда-то
Ананий Демьянович отвел свою душу чаем, прибрал, как следует, свое скромное жилье и воспарил было разогретым воображением туда, туда — где цветут лимоны… но скоро должен был «воротиться домой» по экстренному случаю: знакомый ему колокольчик в передней вдруг зазвенел и долго, сколько силы в нем было, заливался дребезжащими звуками. По-настоящему этот звонок нисколько не относился к Ананию Демьяновичу, и он мог себе парить куда ему угодно; но Ананий Демьянович, имея много досужего времени, страдал раздражением любопытства и любознательности. Любопытства ради перечитал и изучил он свою избранную библиотеку, и даже из некоторых книг, как, например, из Курганова письмовника и переложения ассигнаций на серебро, почерпнул нечто для развития и украшения своего ума; из любознательности познакомился он со всеми жильцами и единственною жилицею Клеопатры Артемьевны, и больше ему нечего было делать на белом свете, как упражнять, по мере возможности, свое любопытство и свою любознательность. Теперь ему весьма желательно было знать, кого, к кому и зачем это принесло в такую погоду, что и глядеть-то на нее из окна как-то страшно? Для разрешения этого вопроса он отправился в переднюю, куда только что вошел человек партикулярной наружности, занимавшийся несколько минут тому чтением вывесок и объявлений, украшавших фасад капитального дома в Большой Подъяческой улице. Клеопатра Артемьевна, встревоженная необыкновенным звоном пришельца, была уже тут и смотрела ему в глаза вопросительно и с некоторою робостию.
Человек партикулярной наружности имел, по-видимому, лет тридцать. Прежде чем он заговорил, по лицу его и по глазам, выражавшим суровость и степенность, уже можно было догадаться, что он не простой какой-нибудь человек; Ананий Демьянович, искусившийся в наблюдении и определении разных встречавшихся ему физиономий, определил этого человека по меньшей мере в надворного советника, а не то так в какого-нибудь барона — так сановито было выражение лица и глаз его, и только одно это выражение давало понятие о сановитости пришельца: по одежде — ничего нельзя было заключить о нем. Он был одет в коричневое достаточно подержанное пальто, с вытертым бархатным воротником; на голове имел шляпу, тоже не последнего фасона и как будто вовсе не циммермановскую, а в руках палку такой толщины, которая, несомненно, возбуждала к нему благоговение в извозчиках и собаках. Не снимая шляпы, только прикоснувшись к ней рукою, он обратился к Клеопатре Артемьевне с замечанием:
— А квартира-то не очень высока и лестница не очень гадка: жить можно!
— Конечно, — отвечала Клеопатра Артемьевна, изумленная странным замечанием партикулярного человека.
— Что́, здесь отдается комната? — спросил посетитель.
— Отдается, — отвечала Клеопатра Артемьевна и, видя, что незнакомец все еще не снимает шляпы, как будто по горделивому убеждению в своем неизмеримом превосходстве над людьми, живущими «не очень высоко», продолжала, возвысив голос до надлежащего хозяйского тона: — Вам, что ли, нужна комната?
— Мне. А вы здесь, вероятно, хозяйка? Вы сами-то и есть Клеопатра Артемьевна?
Тут только, получив утвердительный ответ, он снял шляпу и поклонился Клеопатре Артемьевне.
— Что ж, можно посмотреть эту комнату?
— Можно. А вы… какие вы такие?
— Что-о-с? — спросил партикулярный человек таким тоном, что Клеопатра Артемьевна смутилась.
— Я говорю, — отвечала она с непреодолимою робостью, — что комната есть… всего только и есть одна комната свободная.
— Так не стойте же на дороге и покажите мне эту комнату. Нечего разговаривать по пустякам, — заметил незнакомец, проходя вперед к полуотворенным дверям пустой и холодной комнаты. — Эта, что ли? Да как она у вас ходит: с мебелью или без мебели?
— Как есть.
Комната была меблирована старым диваном, двумя стульями, маленьким ветхим комодом и письменным столом.
— А что вы хотите за эту комнату?
— Она у меня «с обедом ходит», — заметила Клеопатра Артемьевна.
ebooksa