– Ничто не было бы странным, если бы ты не упрямилась, лучше знала сама себя и не была бы похожа на камыш, который гнется от каждого ветра.
Катенька только пожала плечами. Впрочем, отвечать было бы и неудобно, потому что к ним уже подходил Яков Самуилович, на этот раз в соломенной шляпе и даже в перчатках.
– Вот я и готов, – сказал он.
– Так идемте.
– А я пойду в дом, посмотрю, не нужны ли там мои услуги, – окончила тетя Нелли.
Екатерина Павловна взяла себя в руки и, забыв о неприязни к госпоже Ламбер и к ее протеже, стала говорить с Вейсом как с маленьким или с больным, т. е. обо всем, только не о том, что его интересовало и волновало. Наконец, устав от ходьбы, они сели в отдаленной части парка, почти не посещаемой гуляющими.
– Я вам очень благодарен, Екатерина Павловна, – заговорил Яков Самуилович. – Вы меня стараетесь развлекать, успокаивать и, вероятно, поэтому избегаете говорить о том, что мною теперь исключительно владеет. Но вы не подозреваете, конечно, насколько меня расстраивает это умолчание.
– Я не понимаю, что вы хотите сказать, – промолвила Екатерина Павловна не совсем дружелюбно.
– О моем и вашем чувстве, конечно!
– Яков Самуилович, не будемте теперь говорить об этом. Разве вы находите настоящее время подходящим для таких разговоров?
– Именно теперь, именно теперь я хочу говорить об этом!
– Но поймите же, что я-то не хочу об этом слышать. Потому что как бы вы ни были уверены в справедливости слов Елены Артуровны, но я вас уверяю, я вам клянусь, что кроме дружеских чувств у меня нет к вам никаких других.
– Этого не может быть! И я вас умоляю выслушать меня. Теперь, именно теперь! Вы понимаете, как важна для меня эта минута.
И, взявши за руку, он снова усадил на скамью вставшую было Катеньку.
– Хорошо, я вас выслушаю, говорите! – сухо сказала. Екатерина Павловна, решивши не поддаваться ни жалости, ни таинственным настроениям, ни болезненной чувствительности своего собеседника.
– Этого не может быть, потому что мы не напрасно связаны судьбою. Мы предназначены друг для друга, – это уже не только слова Елены Артуровны. А помните тот вечер, тот концерт, когда мне сделалось дурно, – я отлично знаю, что в ту же минуту и вы упали в обморок. А наша болезнь, которая кончилась день в день! Это уже не слова Елены Артуровны, – это настоящее событие, которое доказывает, какою нежною и тончайшею связью связаны наши души. Поймите, я умру, если вы меня отвергнете.
Катенька слушала молча, погружаясь в какую-то полудремоту, и знакомое чувство легкости, отрешенности от тела и вместе с тем какой-то тяжести, окаменелости во всех суставах, во всех членах неприятно поразило ее. Это было опять то чувство, после которого ей хотелось выкупаться в холодной речке, проскакать верхом в ветер, слышать громкие голоса, поехать с Андреем и Сережей на скачки.
«Не надо поддаваться, не надо поддаваться, – думала она. – Я почти освобождена, еще одно усилие – и я избавлюсь и от Вейса, и от страшной госпожи Ламбер, и от того призрака, который царит у нас в доме. Я живая и хочу жить, и буду жить, потому что я так хочу».
Как сквозь воду до нее доносился голос Якова:
– И нашей любви, нашей связи хочет ваша покойная обожаемая вами мать!..