ЧАО

— Но засечь его, после твоего звонка, наши спецы не смогли, — тут майор скривился, словно случайно разжевал лимон. — Что-то сложновато получается, Сережа… а главное — ради чего.

Они шли некоторое время молча, оценивая случайно возникшую версию. Вокруг было множество самых разных людей, среди которых мог находиться тот или те, которых искали сыщики. Однако, вычислить пока не удавалось.

Неожиданно Романов остановился, придержав за рукав стажера.

— Одно мне стало понятно, сейчас в наших рассуждениях отсутствует первая и, пожалуй, самая сильная улика на сегодня — тот таинственный «4100». Как только мы теряем его в рассуждениях, версии рассыпаются.

— И что это значит? — искренне не понимал лейтенант.

— Это ложный след, на который нас кто-то подталкивает.

— И этот кто-то знаком с методами нашей школы сыска…

— У меня тоже возникла эта мысль, — старший следователь даже усмехнулся. — Совпадение?

— Нет. Все логично.

— Хорошо. Попробуем проверить эту версию. Сегодня вечером останемся в кабинете после работы и проговорим еще раз то, о чем мы сейчас рассуждали, но до того момента, когда начали сомневаться. Вместо этого эпизода поставим ловушку в виде твоей фразы, что коллеги Черкасова раскрыли номер того хакера, а ты по нему вычислил одного из наших коллег. Только не говори кого, а сообщи торжественно, что этот сотрудник уже попадал в поле зрения одной из камер, которую тайно поставил хозяин «Альфа-про», где работает Черкасов. При том, что он никак не связан с нашим расследованием, и делать ему в больнице было нечего

— И эта запись лежит у нас в сейфе, — сообразил стажер.

— Верно! Только, Сережа, без имен. Если не угадаем, он сразу поймет и закроется.

Глава XVIII

Хозяйка популярной продуктовой точки в старом столичном районе, под названием «Мой магазинчик», гордо прохаживалась по торговому залу, где сегодня было многолюдно. Его постоянными клиентами были небогатые жители близлежащих домов, которые большую часть своей трудовой деятельности совместно и почти безвозмездно строили светлое будущее в одной отдельно взятой стране, но однажды, их грубо оттеснили от результатов их труда, кинув, как насмешку, мизерную пенсию.

Когда-то они чувствовали себя хозяевами страны, но жили тоже небогато, свято веря в обещание правительства, что еще немного и все будут жить при коммунизме. Прошло полвека, и наступило время «коммунизма не для всех». Кто был ничем, остался без ничего. Для какой-нибудь другой страны этот шаг стал бы смертельным, но только не для нашей. Их деды выжили в гражданскую, отцы — в Великую Отечественную, они — в Перестройку. Назло всем выжили, и теперь радовались, что Альбина привезла замечательный виноград.

Бывшие строители коммунизма топтались около пластиковых контейнеров со свежим черным виноградом. Поднимая красивые увесистые грозди аккуратно укладывали в зеленые пластиковые пакеты и шли взвешивать, повторяя по дороге номер товара, чтобы не забыть. Иногда огорченно качали головой и шли обратно к контейнеру, чтобы выбрать гроздь поскромнее. Они и в молодости видели такой виноград, только во время демонстрации киножурнала «Новости дня», где где-то в теплых краях их необъятной Родины такой виноград выращивали, собирали и сдавали в закрома. Потом, в этих закромах след часто терялся. Правда, были счастливчики, которым случайно удавалось оказаться рядом с продуктовым магазином, где такой виноград «выбрасывали» на прилавок. Кто успел, тот и съел. Хотя, и это было не главным. На редкие праздники собирались большими компаниями, пели, плясали от души и радовались салату, приготовленному из заветной баночки печени трески или шпрот в масле.

Они до сих пор с любовью вспоминают то время — без винограда, бананов и ананасов. Время, когда они были молоды и счастливы. И поругивают настоящее, принесшее болезни, одиночество и чувство унижения, из-за того, что за всю свою жизнь не заработали на приличную кисть винограда.

— Аккуратнее, бабоньки, — Чеботарева поправляла свесившуюся из контейнера веточку большой виноградной кисти. — Товар нежный, южный, в изотермической фуре приехал. Вчера с куста срезали.

— Мать твоя, покойница, так же тряслась над товаром.

— Что это ты мою мать вспомнила, Петровна?