Но Марии Котяновне было некогда ждать, пока монах домолится.
– Веди в избу! – приказала она. – Князя положить надо, обогреть. Знахарь или ведун в округе есть?
– Я сам лекарь и травник. Ко мне все здешние целиться ходят. Я и путников врачую, кто занеможет иль покалечится.
Схимник еще покачивал головой, дивился, но уже вел в дом.
– Ишь, темень-то у тебя, – сощурилась княгиня, мало что видя со света. – Как ты без окон живешь?
– У меня окно в крыше. – Павсирий показал на отверстие, куда уходил дым от очага. – Днем на облака гляжу, ночью на звезды. А на мир мне смотреть нечего, я его навидался… Вон лавка-то, туда кладите.
Зажег лучины, стало светлей.
На стенах всюду висели сухие пучки, коренья, низки грибов. Жилье было тесное, не повернешься. Уложив князя, воины вышли. Близ больного остались только Павсирий и Мария Котяновна.
Она зорко посмотрела на обезображенное лицо чернеца, нахмурила брови:
– Человек ты неочевидный. Чую я в тебе что-то… Шрам – от меча? Нет, пожалуй, от топора или секиры. Ты был воин? Кому служил? В какой сече порублен?
– Я служил Сатане и порублен в сатанинской битве. Там бы мне и сдохнуть, отправиться к Диаволу на вечные муки, да смилостивился Господь. Оставил на земле пожить, чтоб я грехи свои искупил. Ране я людей убивал и калечил, ныне спасаю и лечу.
– Погляжу, какой ты лекарь, – сказала княгиня. – Что с моим мужем?
Старец обнажил лежащему грудь, приложил ухо и оставался так долго. Наконец распрямился.
– Жилу сердешную надорвал. Молись, дочерь. Завтра к полудню, поздно – к вечеру отойдет. Более не пробудится, испустит дух в забытьи.
У княгини окаменело лицо, но глаза остались сухи. Она была женщина твердая. Не плакала, даже когда помирали родные дети, а их у нее Господь прибрал пятерых – из девяти рожденных.
Помолчав, спросила:
– Что же он, втемную преставится? Со мной не попрощавшись? Без покаяния, без грешного отпущения?
– Могу его пробудить, в рассудок вернуть, – ответил старик. – Но тогда быстро помрет. Через час, а то и ране. Твой муж, ты решай.
– Буди, – велела Мария Котяновна. – Надо душу спасать.
– Могу его и в схиму постричь, так оно вернее, – предложил Павсирий. – У меня митрополичье благословение есть. Однако же…