– Не суйтесь! Только пуще разломаете!
Внизу, в холодной черноте, подкопил силу, насколько достало задержанного дыхания. Чуял, что третья попытка будет последней, потом вода утянет на дно. Мелькнуло: эвон как помереть суждено, после всех бессчетных пагуб – кормить раков в безвестной речонке. Не повезло.
Эта мысль – что не повезло – ввела Мстислава в ярость. Кому не повезло?! Ему, Удатному?!
Князь толкнул льдину кверху, уперся в нее головой, обеими руками ухватился за острый край, зарычал от усилия, выпростал локоть, второй, уперся.
В тот самый миг, когда уже казалось, что всё, сдюжил, грудь пронзило лютой, раскалывающей болью, будто в самое сердце впилась каленая шипастая стрела. Свет померк, Мстислав заскользил обратно в воду, но рядом уже были дружинники. Вцепились, выволокли князя, оттащили от проклятой дыры.
Он был неподатлив, недвижен.
На берегу, пока все махали руками и кричали, княгиня одна сделала, что нужно. Приложила пальцы к мужнину горлу, нащупала биение.
Жив!
Велела снять мокрое, укутать в сухое. Огляделась вокруг.
– Что это?
На прибрежном холме под древним, уродливым в безлистной наготе дубом серела приземистая избенка – странная, без окон, словно слепая. Из дырки в крыше (трубы не было) тянулся дым.
Десятник, бывавший в этих местах прежде, ответил:
– Святой отшельник живет, имя ему Павсирий. От переправы кормится.
– Туда несите, в тепло! Быстро, но бережно.
Тело положили на плащ, подняли в восемь рук, засеменили вверх по склону.
Навстречу вышел высокий и прямой, иссохший, но не сказать чтоб ветхий старец с белой бородой по пояс. Был он в черном куколе с черепом и костями – стало быть, схимник, а лицо страшное: слева рассечено глубоким шрамом, бровь над вытекшим глазом криво срослась, второе же око истовое, как на иконе греческого письма.
– Что за люди, кого принесли? – спросил отшельник Павсирий скрипучим, как несмазанная дверь голосом – должно быть, разговаривать ему приходилось нечасто.
– Князь понизовский Мстислав Мстиславович Удатный, – сказали ему.
Старик широко перекрестился, единственный глаз прикрыл, забормотал из Семьдесят шестого псалма: «Ты еси Бог, творяй чудеса…».
Еще б ему не поразиться чуду – сам Мстислав Удатный, известный всей Руси, объявился в сей глухой глуши.