Натужно засмеявшись, он быстро вышел из комнаты.
— Слушай, Лотти, — с упреком произнес мой жених. — Ты ведь и вправду обидела его!
— Честное слово, я не нарочно. Если настаиваешь, пойду и скажу ему это.
— Ха! Вот это уже лишнее, — вмешался Дэйсби. — Не расклеится. И вообще обладателям таких физиономий не подобает быть настолько обидчивыми…
Я действительно не имела ни малейшего намерения оскорбить Октавиуса Гастера. Но в какой-то момент мне самой сделалось странно: отчего я так злюсь на себя за это? Уложив в корзинку всю посуду, необходимую для пикника, я увидела, что все остальные еще не справились со своей долей работы. Значит, у меня выдался свободный момент — и он показался как раз подходящим для того, чтобы принести Гастеру извинения. Не сказав никому ни слова, я быстро выскользнула в коридор и вскоре очутилась у входа в комнату, отведенную нашему гостю. Дверь ее была приоткрыта. Легкость ли моих шагов тому причиной или пышность ковров Тойнби-холла, но Гастер не заметил моего присутствия.
Я подошла ближе и заглянула внутрь.
Доктор Гастер, стоя посреди комнаты, читал газетную вырезку. В позе его было что-то настолько странное, что от удивления я буквально замерла на месте.
По-видимому, содержание вырезки чрезвычайно забавляло шведа. Но его веселость и была той странностью, причем странностью жутковатой: все тело тряслось в приступах смеха, однако с губ не срывалось ни звука.
На лице, которое я видела в профиль, застыло выражение… Вряд ли я смогу его описать. Ничего подобного мне еще не приходилось видеть за всю жизнь. Больше всего это напоминало дикарский восторг.
В ту самую секунду, когда я собиралась сделать еще один шаг и постучать в створку раскрытой двери, Гастер снова содрогнулся всем телом и бросил заметку на стол. А затем быстро вышел из комнаты через другую дверь, ведшую в бильярдную.
Когда шаги его затихли вдали, я снова заглянула в комнату.
Что именно могло вызвать такое веселье у столь серьезного, даже откровенно мрачного человека? Это, вне всяких сомнений, должен быть какой-нибудь подлинный шедевр юмора.
На свете очень мало женщин, у которых в таком случае любопытство не возобладает над правилами приличия. Внимательно оглядевшись по сторонам и убедившись, что в коридоре никого нет, я скользнула в комнату и взяла со стола заметку. Это была вырезка из какой-то английской газеты, причем довольно старая. Похоже, ее долго хранили в сложенном виде и, наверное, не раз перечитывали: листок был сильно потерт, некоторые строчки удавалось разобрать только с большим трудом.
Однако текст отнюдь не настраивал на юмористический лад. Воспроизвожу его по памяти:
Пораженная до глубины души, испытывая чувство, близкое к омерзению, я поспешила спуститься вниз. Тем не менее, если вы подумаете, что в мою душу уже тогда закрались те мрачные предположения, которое живут в ней теперь, вы ошибаетесь. Я продолжала смотреть на Гастера как на человека-загадку, одновременно и притягательную, и отталкивающую.
Пикник проходил весело, и мне показалось, что швед уже забыл о моей неудачной шутке. Он был по своему обыкновению мил и любезен, а приготовленный им салат мы единогласно провозгласили шедевром кулинарного искусства. Кроме того, Гастер оказался неистощимым кладезем различных (не только шведских) легенд, песен и баллад.
Не помню, кто из нас первым заговорил о сверхъестественном. Кажется, это был Тревор, рассказавший о каком-то забавном приключении, случившемся в Кембридже. Во всяком случае, разговор на эту тему завел не Гастер, но тут же выяснилось, что к данному предмету он питает особый интерес. Иронический тон, в котором была выдержана история Тревора, произвел на шведа странное впечатление. Он тут же произнес пламенную тираду против лиц, сомневающихся в существовании сверхчувственного, причем рассказ, несомненно, задел его за живое: эта тирада сопровождалась порывистой жестикуляцией.