Встречи с призраками

— Ай, — фыркнула Мойя. — У меня сердце болит оттого, что должна это вам рассказывать, и я знаю, что вы надо мной лишь посмеетесь; да только говорите что хотите, но беда идет за мной по пятам. Баньши всю ночь возле дома шаталась и чуть с ума меня не свела своими криками да рыданиями.

Мужчина знал о том, что баньши уже долгое время наведывается к его семье, однако часто с презрением отзывался об этом как о суеверии. Но все же, хотя прошло уже несколько лет с тех пор, как он в последний раз слышал о визите баньши, он оказался не готов к леденящему кровь сообщению старой Мойи. Побледнев, точно смерть, он затрясся всем телом, и наконец, собравшись с силами, произнес с вымученной улыбкой:

— Да откуда тебе знать, что это была баньши, а, Мойя?

— Откуда мне знать? — саркастически переспросила Мойя. — Да разве ж я за ночь не слышала и не видела ее несколько раз? Более того, разве ж я не слыхала, как мертвая повозка[71] на этой неделе каждую полночь кружила поблизости и заезжала во двор, сотрясая дом до основания?

Мужчина выдавил из себя слабую улыбку. Он испугался, но стыдился признать это. Он задал следующий вопрос:

— А ты когда-либо раньше видала баньши, Мойя?

— Да, — отвечала Мойя, — и частенько. Разве ж я не видала ее, когда ваша матушка умерла? А когда ваш братец утонул? Да и вообще, не было случая за последние шестьдесят лет, когда кого-либо из семьи прибирал Господь, а я не слыхала и не видала ее.

— А где она появилась и как выглядела сегодня ночью?

— Я увидала ее сквозь маленькое окно, что возле моей кровати. Все вокруг дома залило красноватым светом, я выглянула — и увидала ее бледное старческое лицо и остекленевшие глаза, что глядели на дом. Она раскачивалась взад-вперед, заламывала иссохшие тонкие руки и рыдала так, словно сердце ее разбивалось на мелкие осколки.

— Что ж, Мойя, это у тебя разыгралось воображение. А теперь иди и приготовь мне завтрак. Я сегодня собираюсь в Мэриборо и хочу пораньше оттуда вернуться.

Задрожав, Мойя умоляюще поглядела на хозяина и попросила:

— Во имя всего святого, Джон, не уезжай сегодня! Выбери другой день, и да благословит тебя Господь! Если же поедешь сегодня, то, клянусь, что-нибудь мерзкое сведет тебя в могилу!

— Что за чушь, женщина! — воскликнул фермер. — Ну-ка, давай пошевеливайся и приготовь мне завтрак.

Мойя со слезами на глазах отправилась готовить еду, а пока она этим занималась, Джон начал собираться в путь. Закончив приготовления, он сел за завтрак, а затем собрался было уходить. Мойя же, громко плача, выскочила за дверь, упала на колени и возопила:

— Джон, Джон, послушай моего совета! Послушайся меня, не езди сегодня никуда! Я знаю о мире куда больше твоего и ясно вижу, что если ты поедешь, то никогда больше не войдешь живым в эту дверь.

Устыдившись того, насколько сильно подействовала на него околесица, которую несла старая карга, мужчина оттолкнул ее. Зайдя в конюшню, он оседлал лошадь и был таков. Мойя следила за ним, пока могла разглядеть, а когда он скрылся из виду, села у огня и горько заплакала.

На дворе стоял собачий холод, и когда фермер закончил дела в городе, он уже продрог до самых костей, а потому зашел в паб пропустить стаканчик пунша и накормить лошадь. Там он встретил старого друга, и, поскольку они не виделись много лет, тот наотрез отказался расставаться, пока они не выпьют еще по стаканчику и не поболтают. За стаканчиком последовал еще один и еще, и когда Джон подумал о том, что пора бы домой, уже почти стемнело, а учитывая, что до дому было почти десять миль, то вернулся бы он уж совсем глухой ночью. А друг все не отпускал и не отпускал его, уговаривая выпить еще хмельного, так что глухая ночь наступила еще до того, как они расстались. Впрочем, лошадь у Джона была хорошей, и поскольку он накормил ее досыта, то не жалел плети и шпор, мчась во весь опор сквозь мрак и тишь зимней ночи. Он миновал уже пять миль и был далеко от города, когда на безлюдном участке дороги из кустов внезапно прозвучал выстрел, прервав его бренное существование. Двое подозрительных бродяг, выпивавших с Джоном в одном пабе в Мэриборо, заметив, что у него есть деньги, сговорились убить и ограбить его. Ради осуществления своего отвратительного замысла они вызнали, каким путем он будет возвращаться, и устроили ему засаду в этой глуши.

Бедняжка Мойя той ночью совсем не ложилась спать, а сидела у огня, с нетерпением ожидая, что хозяин вот-вот возвратится. То и дело она вслушивалась в звуки за дверью, пытаясь уловить топот лошадиных копыт. Но тщетно: до ее ушей доносились лишь печальные завывания ветра, порывы которого пригибали к земле высокий кустарник, окруживший старый дом, да еще сердитое рокотание маленькой речки, чьи темные воды текли по долине, расположенной неподалеку. Утомленная ожиданием, она наконец задремала подле очага; но сон ее был прерывистым и беспокойным. Внушающие трепет ужасающие картины то и дело представали перед ее внутренним взором.

В конце концов наступило хмурое утро. Тучи, быстро бегущие по небу, то и дело затмевали солнечный свет. Мойя вновь открыла дверь и выглянула наружу. Ее обуял непередаваемый ужас, когда она обнаружила лошадь без седока, стоявшую возле дверей конюшни. Все седло было испачкано запекшейся кровью. Мойя издала душераздирающий вопль, на который сбежались все соседи, предположившие, что горемыку Джона ограбили и убили. Группа всадников немедля отправилась на поиски, и когда они достигли рокового места, то обнаружили труп, лежащий на спине в придорожной канаве. Голова Джона была пробита выстрелом, а тело его буквально плавало в луже крови. Когда его осмотрели, то выяснилось, что все деньги исчезли, а из кармана испарились дорогие золотые часы на цепочке. Останки его отвезли домой и, справив положенные поминки, в свой срок отнесли в склеп его предков, расположенный на маленьком, утопающем в зелени сельском кладбище возле церкви.

Законных детей у Джона не было, так что всю собственность унаследовал ближайший родственник — брат, который жил в Лондоне и работал столяром-краснодеревщиком. Брату было направлено соответствующее письмо, где сообщалось о печальном происшествии и высказывалась просьба приехать, дабы вступить во владение собственностью; а охранять дом до его приезда были назначены двое мужчин.