— А, может, совсем наоборот — вскормила? — отозвался третий спорщик. — Слыхали, на днях кто-то заявил, что все они живут в метро, и так же, как в крупных городах, достигают довольно внушительных размеров и изобилуют многообразием форм.
— Да ладно вам придумывать, Степан Викентьевич. Вы еще скажите, что обыкновенный таракан вдруг превратился в необыкновенного, скажем, гигантского краба…
— А что вы думаете — и скажу: да, таракан мог стать крабом, если дать ему жить рядом с морской водой, ежедневно облучая его малыми дозами радиации. Учитывая специфику работы наших лабораторий, не удивлюсь, что в метро уже выросло такое чудо-юдо, что, раз взглянув на него, вмиг забудешь и свое имя, и собственный идентификационный номер.
— Вы, разве, его еще помните, уважаемый Степан Викентьевич?
— Я всё помню! — воззрился тот разгневанными очами на своего визави. — Я всегда должен помнить свой номер. На всякий случай. Тем более… Тем более, в этом страшном месте.
— Почему же страшном, позвольте вас спросить? Вот мне, например, чрезвычайно комфортно работать под искусственным освещением семнадцать часов в сутки — я чувствую себя нужным коллективу, и, следовательно, не зря живу на свете.
— Вы сейчас смеётесь что ли? — чуть не плача отозвался Степан Викентьевич. — Какая может быть радость, когда сидишь на вулкане, да еще знаешь, что кроме участи смертника, нам здесь ничего не светит? — он дрожал от гнева, и готов был кинуться с кулаками на собеседника, но понимал, что двухметровый бородатый детина, профессор по микробиологии, Курт Люттэ, при желании, сомнет Викентьича в комок, и выкинет в окошко, нарисованное на стене комнаты.
— Этот спор мне положительно надоел, Степан. Давай-ка, лучше, в шахматишки перекинемся, а то опять не уснешь от нервов, — басом прогремел гигант на всю комнату.
Его товарищ странно дернулся при последних словах и пошел к своей тумбочке за шахматной доской.
Между тем спор в комнате не утихал: всем хотелось знать, что же будет со столовой, и кто, собственно, будет им приносить еду в таких количествах. По сути, предполагалось, что завтраком, обедом и ужином будут кормиться одновременно триста человек, а это не совсем легкая задача — три раза в день таскать еду в другой конец коридора, то есть, примерно, полкилометра.
— А почему столовку закрывают? — спросил Петрович у Люттэ.
Бородач к нему обернулся и сказал:
— Никто не закрывает нашу столовку — просто они временно отдают помещение под фармацевтическую минифабрику, потому что все тесты прошли успешное испытание, и теперь надо, в срочном порядке, приступать к изготовлению вакцины, а кабинетов не хватает.
— А где они будут еду готовить? — спросил кто-то из толпы.
— Не наши проблемы, — громко ответил бородач, — этим занимается администрация, поэтому не надо паники!
Тут его прервал Степан Викентьич, грозно сверкая очками и потрясая шахматной доской:
— Уважаемые коллеги, давайте уже расходиться по своим делам.
Петрович понял, что сказанное относилось больше к нему, чем к Люттэ. Он извинился и отошел в сторону. Чудесным образом все спорщики, следуя примеру «шахматистов», как по команде, стали расходиться по своим углам, берясь, кто за карты, кто за телевизионный пульт. Через пять минут в комнате наступила полная тишина — спорить было более не о чем: обо всем позаботится руководство, а остальное — суета.
Глава 9
На следующий день Королев вновь столкнулся с Наумочкиным, правда, тот куда-то страшно спешил, и, едва поздоровавшись, бросил на ходу:
ebooksa