— Ты собиралась уйти? — наконец решился я.
— Да. Уже давно. Мы слишком долго были вместе. Такие связи, как наша, должны быть короче.
— Да, — согласился я. — Спасибо тебе за то, что ты не поспешила. Иначе я бы погиб.
Она обернулась ко мне.
— Зачем ты снова лжешь?
— Я не лгу.
— Все слова! Всегда у тебя слишком много слов. И всегда ведь к месту!
— Только не теперь.
— Не теперь?
— Нет, Наташа. Никаких слов у меня больше нет.
Мне грустно и неоткуда ждать помощи.
— Опять слова!
Она встала и схватила свою одежду.
— Отвернись, — сказала она, — не хочу больше, чтобы ты так смотрел на меня.
Она надела чулки и туфли. Я смотрел в окно. Окна были распахнуты, было очень тепло. Кто-то разучивал на скрипке «La Paloma»,[59] без устали повторяя первые восемь тактов, каждый раз делая одну и ту же ошибку. Я чувствовал себя мерзко, я ничего больше не понимал. Мне было ясно только одно: если б я даже остался, теперь всему пришел бы конец. Я слышал, как Наташа сзади меня натягивала юбку.
Я обернулся на скрип двери и встал.
— Не провожай меня, — сказала она. — Оставайся здесь. Я хочу выйти одна. И не появляйся больше. Никогда. Не появляйся больше никогда!
Я пристально смотрел на ее бледное чужое лицо, глаза, глядевшие куда-то поверх меня, на ее рот и руки. Она даже не кивнула мне, за ней не захлопнулась дверь, а ее уже давно здесь не было.
Я не побежал за ней. Я не знал, что мне делать. Я стоял и смотрел в пустоту.
Я подумал, что можно еще догнать Наташу, если взять такси. Я уже подошел к двери, но затем решил, что все это ни к чему, и вернулся. Я понимал, что это бессмысленно. Еще некоторое время я постоял у себя в комнате: сидеть мне не хотелось. Наконец я спустился вниз. Там был Меликов.