А теперь читай внимательно: никогда не спи в электричках. Никогда не отвлекайся ни на что. И если свет стал бледно-белым, если за окнами густой лес, – беги из вагона. Уходи, если рядом с тобой сел улыбающийся незнакомец. Уходи туда, где люди. Они делают так каждый раз. Каждый раз. Контролер ошибается. Такое случается каждый рейс. Иногда они остаются ни с чем, но они выходят на охоту всегда. Всегда. Когда-нибудь ты почувствуешь неладное, взглянув на сидящую рядом с тобой странно улыбающуюся женщину. Прошу тебя, убегая из вагона, захвати с собой тех, кто не замечает, спаси их.
Я встречаюсь с ними почти всегда. Иногда я вывожу кого-нибудь, иногда мне приходится силой вытаскивать тех, кто не видит происходящего, иногда я не успеваю. Но я устал: я пробовал предпринять что-то, но ничего не работает. Если стрелять в них – все мигает, а вагон становится обычным. Очень сложно объяснить, почему ты стоишь в тамбуре с дымящимся пистолетом в руке. Молитвы не работают, святая вода тоже. Я устал кататься туда-сюда, стараясь понять, что это. Пропавших людей просто не находят нигде. Я пробовал фотографировать вагон, но на фото он обычный. Я пробовал заговорить с ними, но они лишь улыбаются. Я пробовал ждать, следить за ними, но сладкая дремота, несмотря на литры выпитого кофе, чуть не убила меня. Я снова оказался в ситуации, подобной первой. Но в этот раз я сам успел сбежать, прежде чем они появились поближе. Я не могу продолжать: у меня есть работа, должна быть личная жизнь, а я трачу свободное время, катаясь из Тулы в Москву и обратно. Я перерыл всю историю и вагонов, и линии, и мест, и пассажиров – ничего! Пусто. Ни намека. Я просто не знаю, что это, кто они. И я сдаюсь. Я пишу это, чтобы ты, конкретно ты, смог что-то сделать. Я устал. Не знаю, происходит ли это на других линиях. Но самое страшное, что недавно их стало больше – у одной из попутчиц я увидел на руках годовалого ребенка. Он еще только учится улыбаться.
Другие виды транспорта имеют в страшных историях совсем другой модус повествования.
Поезд – это более спокойный, а потому более отстраненный способ перемещения. Путешествие на нем предполагает гораздо меньше соприкосновений с внешним пространством, что делает эту поездку как бы вневременной и внепространственной. Это блестяще показано в рассказе Виктора Пелевина «Желтая стрела». Из-за определенной замкнутости мира вагона поезда легко испугаться отсутствия контроля.
Это связано с понятием «агентность». Чтобы объяснить, что это, придется прибегнуть к примерам: когда человек сам определяет свои действия и сам за них отвечает – у него высокая агентность; в ситуациях, когда он обращается за помощью или находится в ситуациях, которые он не сам контролирует, – агентность падает. Поэтому, например, ехать в машине менее страшно, чем в самолете, даже несмотря на несопоставимость количества ДТП и авиакатастроф: в машине ты как будто контролируешь ситуацию, твоя агентность высока, в то время как в самолете агентность полностью делегирована пилоту. Поезд, который движется как будто сам по себе, тоже является ситуацией потери агентности.
Об этом желании получить обратно контроль над своими действиями (а также о бесполезности и опасности этого желания) повествует рассказ Дмитрия Быкова «Можарово», который часто распространяется как большая крипипаста.
Примерно о том же повествует рассказ «Снежная ночь», который также демонстрирует потустороннее пространство, в котором едет поезд.
Путешествия на автобусах ассоциируются с гораздо более индивидуальными переживаниями. На них легко попасть и легко сойти, и при этом почти не нужно взаимодействовать с другими людьми. Именно через автобус попал в мир вечного пионерского лагеря главный герой игры «Бесконечное лето». Этот вид транспорта оказывается настолько более приземленным, что его водители иногда получают в страшных историях свой голос:
Я водила в Мосгортрансе, работал на маршруте, который проходит через Главную аллею Измайловского парка (после того случая перевелся в другую колонну, теперь там не езжу). Если есть аноны из ВАО, может, представляют, что это за место. Кто не знает, Измайловский парк – это здоровый лес, там есть цивильные части, но Главная аллея проходит и через глухомань. Там и днем-то мало кто садится или выходит. Дело было ночью – последний рейс, время около двенадцати. Начало декабря, но шли дожди, в общем, поздняя осень, помните, наверное. На «Партизанской» никто не сел, я пустой поехал, въехал в лес, втопил. Это была ночь на воскресенье – машин вообще не было. Я даже не предполагал, что кто-то может быть на этой остановке в это время; заметил человека, резко затормозил, но все равно остановился далеко, подал назад, открыл дверь. Пассажир (мужик, лет 45–50 на вид) зашел, через АСКП не прошел, встал на передней площадке. Я подумал, что он хочет купить билет, обернулся, а он стоял, как статуя – никакой мимики, никакого движения, тупо смотрел вперед на дорогу. Я сперва подумал, что он бухой, окрикнул его, но никакой реакции. Тут я вгляделся в него повнимательнее, и меня прошиб мороз. Не выглядел он как наркоман или алкаш. Я был несколько раз на похоронах, и этот человек выглядел именно как покойник, которому несколько дней: такие же заостренные черты, такой же цвет кожи, а его глаза, я не смогу их описать, не то что пустые, а как будто сделаны из пластика. И вот сижу я за рулем посреди леса, никого кругом, хотя я в Москве, в кармане сотовый, пару километров вперед, и вечно оживленное шоссе Энтузиастов, полицейские патрули с автоматами, под землей едут поздние поезда метро, гуляют подвыпившие компашки, – уж опасаться чего-то сверхъестественного в нашем мегаполисе, казалось бы, смешно. Но мне было не смешно, руки вспотели, а тело, наоборот, стал бить озноб. Сзади стоит он, и я чувствую, что он не человек. А вокруг этот чертов лес. Может, вы испытывали чувство, когда ужас переходит в отчаяние. Например, когда ты лежишь в постели, тебе кажется, что что-то есть в темноте, но ты уже не можешь притворяться, что ты в безопасности, если укрылся с головой одеялом. Ты вскакиваешь и включаешь свет. Так и я в таком же состоянии, не закрыв дверь, поехал вперед. Чувство страха даже прошло, я ощущал какую-то обреченность, и мне казалось, что за рулем не я, а какая-то кукла. Наверно, минуты через две вдали показались огни города, хотя для меня никогда время не тянулось так долго. Пассажир хлопнул ладонью по стеклу между салоном и кабиной. Я покорно остановился и закрыл глаза, я смирился, что оно меня сейчас убьет. Так просидел несколько секунд, как дурак, потом открыл глаза – в автобусе никого не было, я быстро поехал в город.
Метафорика путешествия часто связана с загробным миром. Это и понятно: человек будто умирает в месте отправления и воскресает в пункте назначения. Это остроумно обыграно в сериале «Звездный путь» (
Связь дороги со смертью наделяет это пространство особым статусом. Причем такое вполне работает и в городских пространствах.
У Булата Окуджавы есть песня «Синий троллейбус». Красивая и добрая песня с хорошим смыслом. Но! Очень немногие знают, что эта песня имеет «второе дно». Ибо в ее основу легла известная история, или, точнее, легенда 60–70-х годов.
В те годы по Москве ходили слухи о синем троллейбусе (или автобусе). Этот троллейбус колесит по Москве каждый вечер, но встречают его лишь те, кто находится на грани суицида. В поздний час синий троллейбус подходит к остановке и открывает перед тобой двери. Почему-то никто не входит вслед за тобой. В пустом салоне только двое – ты и кондуктор. Это немного нелепый, пожилой и дешево одетый дядечка с добрым лицом. Он подходит к тебе и вежливо спрашивает, готов ли ты заплатить за проезд. Но когда ты шаришь по карманам и пытаешься сунуть ему мелочь, он вдруг берет тебя за руку и заглядывает тебе в глаза. И ты видишь в них то, что непостижимо и неосознаваемо для человека: небытие, бесконечность, пустоту. Ты видишь самую суть смерти, и пока твой разум цепенеет от невыразимого ужаса, ты вдруг слышишь, как он повторяет свой вопрос: «ЧЕМ ты готов заплатить за проезд ОБРАТНО?»
Если ты не можешь ответить на этот вопрос, а просто, воя от ужаса, обливаясь соплями и слезами, кидаешься ему в ноги, моля о бытии, о существовании, о жизни, – он сперва брезгливо отстраняется и очень внимательно разглядывает тебя. Долго разглядывает. Потом, как будто что-то решив, он поднимает тебя с грязного пола, несколько раз наотмашь бьет по щекам и, дождавшись, пока троллейбус притормозит, молча вышвыривает тебя в открывшиеся двери.
Возможно, ты как-то иначе ответишь или отреагируешь на его вопрос. Что последует за этим – неизвестно. Окоченевшие трупы, которые утром находили (и находят до сих пор) на остановках московского общественного транспорта, ничего об этом не говорят.
Для многих мыслителей является как будто хорошим тоном использование сравнения общества с транспортом. В 1889 году Макс Вебер писал: «Впечатление, будто мчишься в высокоскоростном поезде, но сомневаешься, правильно ли будет переведена следующая стрелка». А в 2011 году Зигмунт Бауман на лекции в Москве на просьбу привести метафору «современного общества» сказал: «Представьте, что вы летите в самолете и в какой-то момент обнаруживаете, что все сообщения от экипажа повторяются. Вы вскрываете кабину пилотов, но там никого нет, только диктофон, привязанный к микрофону. И аэропорт, куда вы должны прилететь, еще не построен, а распоряжение о том, что нужно начать строительство, потерялось в дороге».
Забавно, что крипипаст про самолеты почти нет. Возможно, это связано с тем, что для большинства людей самолет не является чем-то обыденным.
Недоверие к транспорту, страх перед ним появились еще во времена первых железных дорог. Тогда это казалось апокалиптическим явлением, явно несущим опасность, но непонятно какую. Железная дорога описывалась как «уничтожение времени и пространства». Завороженность людей транспортными катастрофами происходит из того же источника. Поскольку в обществе мы все ощущаем себя внутри некоего движущегося механизма (Марксов «локомотив истории»), то и страхи наши тоже могут быть облечены в образы транспорта.
Как исследовать страшное?
Страх, в той или иной степени, является составной частью ткани повседневных общественных отношений. Поэтому любая социология должна искать способы осмысления страха и изучения его причин и последствий. Мы видим огромное количество подтверждений существования паник и опасений – от глобальных угроз (климат, терроризм) до тех, которые существуют буквально вокруг письменного стола или кровати (пожар, нападение). Но это рациональные опасения, которые основаны на опыте. Нас интересуют иррациональные страхи, основанные на ощущении жуткого. Однако подчас их невозможно разделить. Лучше всего это заметно на опасениях, связанных с детьми. Является ли страх перед педофилами, похитителями и злоумышленниками более рациональным, чем перед ведьмами и троллями? В целом мы не имеем адекватного понимания генезиса этих опасений, их характера и последствий.
ebooksa