– А поесть вы пойдете? – спросила Амандина.
Вера вспомнила вчерашнюю сцену за ужином – обвинительный тон молодого Рихтера, изумленные взгляды ошарашенных соседей по столу – и нахмурилась. Конечно, все это мелочи по сравнению с причиной, по которой ей перестали приходить письма от Ласло.
– Я сегодня поем в каюте, – ответила Вера.
– Тогда я закажу вам завтрак?
– Спасибо. Пока только чай, – делая вид, что она не замечает встревоженного взгляда служанки, ответила Вера.
– Пошли, Биби, – позвала собаку Амандина.
Старая собачка понуро поплелась к двери и терпеливо ждала, пока Амандина прицепит к ошейнику поводок.
Когда они ушли, Вера отважно взяла в руки дневник и, полистав его, открыла раздел «Тринадцать любовников». Она прекрасно помнила все здесь написанное вплоть до отдельного слова, но сердце ее бешено заколотилось. Пропустив несколько страниц, она погрузилась в чтение эпизода, как она впервые осталась наедине с Пьером Ландо, фотографом из Марселя:
Я внимательно всмотрелась в лицо Пьера и с удивлением обнаружила, что его губы, точно части головоломки, идеально прилегают друг к другу. Тонкий изгиб верхней губы без малейшего зазора соприкасается с чувственным изгибом нижней. Теперь я поняла, почему у него нет ни бороды, ни усов – такие губы не нуждаются ни в каком украшении. И тут я замечаю заостренные края его нижних зубов. Вот бы медленно провести по ним языком! Интересно, порежусь я или нет?
Вера снисходительно улыбнулась той, прежней, Вере. Хотя она с легкостью узнавала свой почерк, слова порой казались совсем чужими. Пролистав с десяток страниц, она снова остановилась. Следующим был рассказ о разрыве с Родериком Марксоном, шотландским журналистом, с которым они были вместе не менее полугода.
Наши отношения пришли к бесповоротному концу, подверглись надлежащему захоронению, и я, подобно душеприказчику, готова описать оставшееся после усопшего имущество: крохотная антология писем, искусная поэма (интересно, он написал ее мне? или одной из моих предшественниц?), с дюжину обворожительных улыбок, маленькая коллекция изящных романтических комплиментов и семь тонких, с серебристым звоном браслетов в цыганском стиле. Я долго думала, что же мне делать со всем этим богатством. Наследников на такие посредственные ценности не было, а купить потрепанные воспоминания о завершившемся романе тоже явно никто не жаждал. Бумагу я сожгла. А браслеты один за другим бросила в Сену, вообразив, какое отвращение они испытают, когда за ними начнут охотиться уродливые, усатые рыбы-модницы. С остальными же, менее осязаемыми объектами я поступила, как фокусник в цирке: они просто-напросто исчезли.
Вера с нежностью посмотрела на забавную иллюстрацию – ее тоненький браслет сладострастно пожирает глазами безобразный «морской монах» – и с легким стоном перевернула страницу к истории в Бад-Рагац. Ласло Рихтеру было посвящено всего три страницы.
В самый первый вечер, бросив мимолетный взгляд на постояльцев курорта, я сразу же обратила внимание Матильды на явную аномалию – в углу сидел поразительной красоты мужчина и ужинал в одиночестве. Он сидел, мрачно уставившись в консоме, точно пытался прочесть в нем свое будущее. Я мгновенно встала из-за стола и, пренебрегая услугами официанта, подошла к нему и предложила пересесть за наш столик. Он посмотрел на меня с изумлением.
Закрыв глаза, она ясно увидела, как его недоуменный взгляд постепенно перешел в улыбку, и, встав с места, он последовал за ней. По щеке у нее скатилась слеза. Ласло оказался человеком стеснительным, и все же они уговорили его тогда рассказать им о жизни в Будапеште – он начал рассказ на ломаном французском, а потом, когда оказалось, что он прекрасно говорит по-английски, завершил его на английском. Даже в тот первый раз он ни словом не упомянул о своей семье. Неужели Вера ему настолько понравилась с первого же взгляда? В тот вечер он ел креветки и тонкими длинными пальцами с перламутровыми ногтями изящно разделывал их ножом и вилкой. Вера тогда, рассмеявшись, сказала: «У нас, американцев, таких манер от рождения не бывает!»
Она открыла глаза и захлопнула дневник. К чему было все это перечитывать? Долгие прогулки, нежные ласки, настойчивые мольбы и ее возвращение на поезде домой в одиночестве. Все это она и так отлично помнила.
Неожиданно Вера почувствовала, что в комнате стало очень тепло. Она сбросила шаль и приложила ладони к щекам. От ее дряблой кожи веяло жаром. Что это, лихорадка? Или жар от воспоминаний о Ласло? Она и сама не знала, что хуже – первое или второе.
Обливаясь потом, Жюли лежала в постели. Задыхаясь, она хватала ртом воздух и с ужасом думала, что вот-вот потонет. В испуге она уставилась на кровать Симоны – сейчас эта кровать упадет и раздавит ее!
Жюли снова приснился тот страшный сон, который мучил ее со времени гибели Лоика. В этом сне она в родительском доме одна, и вдруг в него молча входят трое незнакомцев. Ей не видны их лица, но их тела, наполовину скрытые отрепьями, изуродованы оспой и выпуклыми красными пятнами. Незнакомцы начинают набивать свои мешки вещами, и их проворные пальцы действуют с невообразимой быстротой. «Прошу вас, прошу вас! – кричит Жюли. – Позвольте мне оставить мамины подарки! Эти вещи вам не нужны». Она хватает кружево, а со второго этажа кто-то кричит: «Не смей!» – и ловкие пальцы тут же выхватывают кружево у нее из рук. Незнакомцы исчезают в ночи, а Жюли снова остается в пустом доме одна.
Даже когда этот сон приснился ей в первый раз, она поняла его смысл: ценности, полученные ею от матери, были вовсе не кружева, а ее братья. Ей не позволено было их сохранить – смерть отняла у нее братьев, отняла без всякого промедления. Не успела Жюли немного прийти в себя, как ей вспомнились бездумные, колкие замечания Николая. От злости она вонзила ногти в ладонь.
Заметив, что женщины натягивают чулки и приводят в порядок волосы, Жюли поняла, что проспала. Она резко поднялась с постели, но, почувствовав головокружение, ухватилась за подпорку. Вдох, выдох – и она начала натягивать на себя новенькую форму: незамысловатое платье с большими пуговицами и хлопчатобумажные панталоны – надеть такую одежду можно в одну минуту.
ebooksa