Светлые воды Тыми

— Нет, Василий Иванович, так не годится делать.

— Почему не годится? — удивился Хутунка. — Юрта ничего себе, собрал недавно.

— Наверно, еще и очаг разведете в ней?

— Можно, чего там.

— А дым куда выходить будет? Неужели в комнату?

Хутунка, подумав, сказал:

— Зачем в комнату? Дыру проделать можно, — и посмотрел на потолок.

— Никто не позволит вам портить новый дом, — серьезно сказал Сидоров. — Проломаете крышу, сельсовет оштрафует. Поняли?

— Мой дом, что захочу, могу сделать.

— Нет, Василий Иванович, этот дом для вас государство строило. Много денег потратило. Его беречь надо, в чистоте содержать. Вас из старых, темных юрт переселили, чтобы по-новому жить начали, а вы опять к старому тянетесь. Не хотите по-новому…

— Почему не хотим? Не хуже других живу.

— Нет, хуже, — решительно заявил Николай Павлович. — Вы сходите к Тихону Ивановичу или к Петру Петровичу, посмотрите, как у них хорошо, чисто в доме. И обедают за столом, и спят на кроватях. А вы вздумали в юрте жить. Не могу быть вашим гостем. Прощайте. — И повернулся к выходу.

Вечером Хутунка пришел к Сидорову.

— Понял, Николай Павлович, — сказал он, став у дверей и переминаясь с ноги на ногу.

— Что поняли? — нарочито холодно спросил учитель.

— Не буду крышу ломать. — И, посмотрев на строгое, замкнутое лицо Сидорова, произнес: — И юрту из дома убрал. Так что приходи, пожалуйста, в гости…

— Спасибо, как-нибудь зайду, — не сразу ответил Николай Павлович.

Из дома Хутунка юрту вынес, но поставил ее во дворе. Теперь садились обедать в комнате за стол, а спать все еще отправлялись в юрту, где по старой привычке жена Хутунки разводила на ночь дымный очаг.

Поэтому Сидоровы все еще не приходили к Хутунке в гости. А пришли через две недели, когда юрта была убрана со двора и сожжена на костре.

Окто