Светлые воды Тыми

— Ветряк заработал, движок запустил, в Сиине радио заговорило.

— Заговорило? — всплеснула руками Икья и, подбежав к репродуктору, сунула вилочку в штепсель.

Шла передача для пограничников Дальнего Востока. Приятный грудной голос пел:

Пусть тебе, родная, Крепко спится. Пусть разлука будет нам легка, Пусть тебе не перестанет сниться На востоке шумная река, Где стоят бойцы В ночном дозоре И где ветер в камышах поет... А когда в Москве сверкают зори — На Амуре утренний восход.

Канчуга сел к столу.

— Теперь, однако, за тебя, Николай Гайбович, медовухи выпьем, — предложил Зинзай. — Все-таки ты самый интересный у нас человек.

— Это добрый бог Эндури спас тебя после казни, Канчуга, — не то в шутку, не то всерьез сказал дедушка Дендебу.

Все рассмеялись.

«Как это Канчуга живет после казни?» — подумала Ольга, вглядываясь в лицо Николая Гайбовича. Он как-то странно сидел за столом: ссутулясь, втягивая шею в плечи и склонив набок голову.

— Николай Гайбович, — спросила Ольга, — это правду про вас говорят, будто вы после казни живете?

— Наверно, так, — ответил Канчуга.

4. Первый из удэге

Сперва и я этому не поверил. В самом деле, как мог остаться в живых человек после того, как японцы казнили его?

Мунов, когда я спросил о Канчуге, сказал:

— Правильно говорят. Ты читал, конечно, книжку «Последний из удэге»? Думаю, читал. Хорошая, верная книжка. Ее наш добрый друг товарищ Фадеев написал. А про Николая Канчугу, я тебе скажу, тоже книжку написать можно. Он будет первый из удэге! Только, пожалуйста, не думай, что я тебе легенду говорю. Легенду, сам знаешь, сочинить надо. А Канчуга живой человек. Иди, дорогой, поговори с Канчугой, а то не будет картины.

И вот что мне рассказал «первый из удэге».

...Детство его было печальным. Из всей многочисленной семьи Канчуга один остался в живых. Дед, отец, мать — вторая жена отца, пять братьев и две сестры почти в одно время ослепли от трахомы. В поисках пищи они долго брели по тайге, слишком далеко ушли от родной речки Сулюнчи и, запутавшись среди бурелома, погибли от голода. Десятилетний мальчик в это время кочевал по тайге со старшим братом отца, Богдэ. О том, что род Канчуга потерял сразу столько людей в «лето большого падения звезд», они узнали гораздо позже — осенью, идя по следу изюбра. След привел их на крутой берег Сулюнчи, к опустевшей юрте с погасшим очагом. Здесь было так тихо, что в ста шагах от юрты в густых зарослях шиповника отчаянно дрались из-за важенки два рогача.

— Уйдем отсюда, бата[3], — сказал Богдэ упавшим голосом и увел мальчика к реке.

Они плыли на оморочке, с трудом преодолевая встречное течение стремительной горной реки. Богдэ энергично работал шестом, часто глядел в лесную чащу, словно искал чего-то среди тополей и лиственниц, оплетенных лианами китайского лимонника. Может быть, он искал следы своих родичей, которые брели здесь на ощупь в поисках пищи. Иногда Богдэ казалось, что в заросли ведет узкая тропинка. Он напрягал зрение и тут же убеждался, что тропинки там нет. Однажды за поворотом реки его ищущий взгляд выхватил несколько поломанных кустов, и Богдэ уже хотел было причалить к берегу, но передумал. Нужно было как можно дальше уйти от места, где болезнь захватила род Канчуга, чтобы не подвергать опасности племянника.

Миновали перекат, потом обогнули скалистую сопку, увидели берег, заросший тальником. И тут Богдэ сказал:

— Остановимся здесь, бата!