Король в Желтом

Девушка коснулась розы у себя на груди.

На секунду она, казалось, забыла о нем, а затем тихо проговорила:

– Благодарю вас! Я очень признательна! – Она раскрыла книгу, оторвала у розы лепесток и вложила его между страниц. Посмотрела Клиффорду в глаза и мягко сказала: – Я не могу принять ваше предложение.

V

Клиффорду потребовался примерно месяц, чтобы окончательно прийти в себя, хотя к концу первой недели Эллиотт с видом знатока объявил о его выздоровлении. Процесс ускорился, ибо Рю Баррэ тепло принимала их почтительные приветствия. Сорок раз на дню Клиффорд благословлял ее за отказ и благодарил свою счастливую звезду, и в то же время – о непостижимое человеческое сердце! – испытывал адские муки.

Эллиотта раздражали скрытность друга и необъяснимая перемена в поведении девушки. Они часто встречались. Она спешила по рю де Сен – с перфорированной лентой в руках и в большой соломенной шляпе – на восток к кафе Вашетт и, проходя мимо Клиффорда и его знакомых, краснела и улыбалась ему из-под широких полей, чем вызывала подозрения Эллиотта. Не сумев разгадать этой тайны, он счел Клиффорда идиотом, а Рю Баррэ – по-прежнему холодной и странной. Все это время Селби мучила ревность. Сперва он отказывался это признавать и, пропустив занятия, уехал в деревню, но среди лесов и полей его недуг обострился. Журчание ручьев говорило о ней, голоса жнецов, звеневшие над лугами, звучали как «Рю Бар-рэ-э»! День, проведенный на лоне природы, испортил ему настроение на целую неделю. Мрачный как туча он работал в мастерской, отчаянно желая знать, где находится Клиффорд и чем он занимается. Все это вылилось в незапланированную воскресную прогулку к цветочному рынку на мосту Менял. Оттуда тяжелыми шагами он направился к моргу и вновь вернулся на мраморный мост. Селби понимал: больше так продолжаться не могло; он отправился к Клиффорду, который поправлял здоровье коньяком с мятой в своем саду. Они сели за стол, затем говорили о моральных ценностях и человеческом счастье и наслаждались обществом друг друга. К своему стыду и искреннему восхищению остальных, Селби не сумел перепить Клиффорда. Коньяк притупил жало ревности и разжег надежду отверженного. Когда Селби сказал, что ему пора, Клиффорд пошел его провожать. Затем юноша, проявляя ответную любезность, настоял на том, чтобы довести уже Клиффорда до крыльца, после чего, на полпути тот вновь решил сопроводить Селби до дома. В итоге, поняв, что им трудно расстаться, молодые люди решили поужинать и немного «помотыляться». Этот глагол прекрасно описывал ночные похождения Клиффорда и предполагаемое веселье. Ужинали в Миньоне: пока Селби допрашивал шеф-повара, Клиффорд не сводил с привратника отеческого взгляда. Ужин был феерическим – или казался таким. Во время десерта Селби услышал, как вдалеке кто-то сказал:

– Цып Селби, пьяный как лорд.

К ним присоединились несколько человек. Обменявшись рукопожатиями, молодые люди начали веселиться. Все казались чрезвычайно остроумными. Сидящий напротив Селби Клиффорд клялся ему в вечной дружбе, видения появлялись и исчезали, шелестя юбками по гладкому полу. Аромат розовой воды, щелчки вееров, касания мягких рук – все тускнело. Комната тонула в тумане. Затем в один миг мир вновь обрел небывалую четкость, но формы и лица исказились, голоса получили пронзительность. Селби встал из-за стола, сосредоточенный и спокойный, и с секунду собирался с силами. Он напился и понимал это, ощущая бурление алкоголя в крови, как чувствовал бы руку вора в кармане; он попросил Клиффорда подержать его голову под струей холодной воды. Когда они оказались на улице, тот понятия не имел, насколько пьян его друг. Селби сохранял видимость самоконтроля. Его лицо казалось чуть более бледным и напряженным, чем обычно. Он двигался медленно и осторожно, тщательно выговаривал слова. В полночь, оставив Клиффорда мирно спать в чьем-то кресле с боа из перьев на шее и длинной замшевой перчаткой в руке, Селби спустился по лестнице и оказался в чужом квартале. Механически взглянул вверх, чтобы прочитать название улицы. Оно было незнакомым. Он отвернулся и направился к огонькам, мерцавшим вдали. Они никак не хотели приближаться, и после утомительного пути он ощутил, что его глаза как будто таинственным образом переместились и теперь располагаются по бокам головы, как у птицы. При мысли о том, какие неудобства несет эта трансформация, он погрустнел и попытался по-петушиному вздернуть голову, проверяя подвижность шеи. Внезапно им овладело безграничное отчаянье, глаза туманились от слез, сердце ныло. Затем он наткнулся на дерево. Это несколько отрезвило его. Подавив рвущееся наружу рыдание, он поднял шляпу и ускорил шаг. Губы – бледные и сухие, зубы крепко сжаты. Селби почти не сбивался с курса и вечность спустя достиг выстроившихся в ряд экипажей. Блеск красных, желтых и зеленых фонарей раздражал его, и он представил, как было бы приятно разбить их тростью. Погруженный в раздумья он не заметил, как прошел мимо. Позже ему пришло в голову, что надо было взять экипаж, дабы сберечь силы. Селби решил вернуться, но стоянка оказалась так далеко, а фонари горели так ярко, что он отбросил эту идею и огляделся.

Справа вздымалась тень – глубокая, огромная и зыбкая. Он узнал Триумфальную Арку и погрозил ей. Ему показалось, что она слишком велика. Затем он услышал, как что-то покатилось по мостовой, и подумал, что это, наверное, его трость, но ему было все равно. Он собрался с силами и, призвав к порядку правую ногу, которая проявляла опасное своеволие, вышел на площадь Согласия. Впереди лежала церковь Мадлен, что его никоим образом не устраивало. Он резко повернул направо, взошел на мост, пробежал мимо Бурбонского дворца и буквально влетел на бульвар Сен-Жермен. Селби сохранял спокойствие, хотя громада военного министерства оскорбляла его, а трость, которой было бы так приятно провести по железной ограде, потерялась. Ему показалось, что нужно сменить шляпу, но когда он, наконец, добрался до нее, то забыл, чего хотел, и, с усилием водрузив обратно на голову, с трудом справился с желанием сесть на мостовую и разрыдаться. Оно мучило Селби до самой рю де Ренн, где юноша остановился, рассматривая дракона, нависшего над темной аркой двора. Прошло немало времени, прежде чем он понял, что делать ему здесь нечего, и снова тронулся в путь. Он едва плелся. Желание расплакаться уступило жажде уединенных, глубоких раздумий. Правая нога снова подвела и, запнувшись за левую, швырнула Селби на доску, преградившую ему путь. Юноша попытался обогнуть ее, но прохода нигде не было видно. Хотел перелезть, но не смог. Затем он заметил красный фонарь на куче булыжников за заграждением. Мило. Как добраться до дома, если бульвар перекрыли? Впрочем, сюда его завело предательство правой ноги, а бульвар лежал за спиной, утопая в свете бесчисленных фонарей. Но что это за улочка, засыпанная землей и камнями, изрытая снарядами? Он поднял глаза. Большими черными буквами на заграждении было написано:

Рю Барре.

Селби опустился на землю. Мимо прошли два полицейских и посоветовали ему встать, но он возразил, что это дело вкуса, и они, смеясь, отправились дальше. Его занимало только одно: он хотел видеть Рю Баррэ. Она жила в этом огромном доме с коваными балконами, дверь была закрыта, но что с того? Его осенила простая идея: кричать, пока она не выйдет. Ее сменила другая, не менее блестящая: колотить в дверь, пока она не откроет, но он отмел обе как слишком сомнительные. Селби решил забраться на балкон и, распахнув окно, вежливо попросить позвать Рю Баррэ. Единственное освещенное окно располагалось на втором этаже – туда юноша и устремил взгляд. Он встал на деревянное заграждение, вскарабкался по куче камней, спрыгнул на тротуар и осмотрел фасад в поисках выступов. Казалось, подняться по нему было невозможно. Внезапно Селби охватила ярость, слепое, хмельное упрямство, кровь бросилась в лицо, шумя в ушах как грозный океанский прилив. Он сжал зубы и, запрыгнув на подоконник, подтянулся и повис на железной решетке. Рассудок оставил его. Голова наполнилась звуками голосов, сердце билось как сумасшедшее. Распластавшись на карнизе, он полз по фасаду и, цепляясь за трубы и ставни, забрался наверх – на балкон, к освещенному окну. Его шляпа слетела – ударилась о стекло. Он прислонился к перилам, чтобы перевести дыхание, и окно медленно отворилось изнутри.

Сперва они просто смотрели друг на друга. Внезапно девушка отшатнулась – сделала два неверных шага в глубину комнаты. Он видел ее лицо – алый, мучительный румянец, – видел, как она опустилась в кресло у освещенного лампой стола, и, не говоря ни слова, вошел внутрь, закрыв тяжелые, похожие на створки дверей рамы. Их взгляды встретились в тишине.

Комната оказалась маленькой и светлой, все в ней было белым как снег: кровать с занавесками, маленький умывальник в углу, голые стены, китайская лампа и его собственное лицо, – но щеки и шея Рю пылали как розовый куст на каминной полке. Ему не пришло в голову заговорить. Она и не ждала этого. Он пытался рассмотреть комнату. Ее белизна и чистота тревожили его. По мере того как глаза привыкали к свету, новые вещи вырастали из теней и занимали свои места в сиянии лампы. Пианино и ведерко с углем, маленький железный сундук и тазик. Ряд деревянных колышков на двери, на которых под белой ситцевой занавеской висела одежда. На кровати лежали зонтик и большая соломенная шляпа. На столе – развернутая перфорированная лента, чернильница, листы линованной бумаги. Шкаф с зеркалом на дверце стоял у него за спиной, но юноша не взглянул на себя. Он трезвел.

Рю Баррэ сидела и смотрела на него, не говоря ни слова. Ее лицо было спокойно, но губы едва заметно дрожали. Глаза, такие восхитительно-синие на свету, стали темными и бархатистыми, а румянец, выступивший на шее, бледнел с каждым вздохом. Она казалась маленькой и хрупкой. Меньше, чем днем, в городе. Что-то детское проступило в ее чертах. Наконец, он отвернулся, взглянул в зеркало и, увидев собственное отражение, замер, шокированный, будто столкнулся с чем-то ужасно отвратительным. Голова и мысли прояснились. На секунду их глаза встретились, затем он уставился в пол, сжав губы. Внутренняя борьба, происходившая в нем, заставила его склонить голову, а каждый нерв был напряжен до предела, будто готов разорваться в любое мгновение. Теперь все кончено, гремел внутри страшный голос. Он слушал, почти не обращая внимания, ибо уже знал итог, и слова не имели значения. Он понимал, что ничего изменить нельзя и другого финала не будет, и слушал, почти не обращая внимания, страшный голос, гремевший внутри.

Затем он выпрямился. Рю Баррэ вскочила на ноги и замерла, опираясь на стол узкой ладонью. Он распахнул окно, поднял шляпу и снова его закрыл. Приблизился к розовому кусту и спрятал лицо в лепестках. Одна роза стояла в стакане на столе. Словно во сне, девушка вынула ее, поцеловала и положила перед ним. Он молча взял ее, прошел через комнату и отворил дверь. На лестнице было темно и тихо, но девушка подняла лампу и спустилась с ним по гладким ступеням. Отперла замки и открыла дверцу в кованых воротах.

Он вышел в ночь с розой в руке.

Послесловие

Что за песню пели сирены или каким именем назывался Ахилл, скрываясь среди женщин, – уж на что это, кажется, мудреные вопросы, а какая-то догадка и здесь возможна.

Томас Браун

Выкраду твой безобразный остов

у обманутой смерти