— Иван Петрович серьезно болен, он полностью отошел от дел. Передал все руководство, весь менеджмент своей жене. Однако Ева Станиславовна вот уже три месяца тоже не появляется на работе. Я звонил ей много раз. Она отвечает… чтобы я оставил ее в покое.
— Вы не заметили странностей в ее поведении? — прямо спросил Гущин.
— Она сильно изменилась. Словно другой человек. Порой она говорит несуразные вещи.
— Что ее сын Адам не ее сын?
Замдиректора глянул на Гущина. По его лицу Клавдий Мамонтов прочел — безумная Ева и здесь преуспела, она рассказывает свои больные фантазии всем подряд.
— Но она остается вашим директором? — продолжал спрашивать полковник Гущин.
— Пока еще номинально остается, но это ненадолго. Производством руководим сейчас я и наш совет менеджмента. Так распорядился Иван Петрович. И у нас работает консалтинговая фирма из Москвы. Возможно, мы проведем ребрендинг или же… вообще часть цехов закроем. Оптимизируем. По результатам Иван Петрович примет решение в самые ближайшие дни. Он торопится.
— Я понимаю, у него со здоровьем плохо, — тихо заметил полковник Гущин.
— В любом случае его жена уже не будет ни владельцем производства, ни главным акционером. В таком болезненном психическом состоянии, в каком она находится сейчас, это невозможно. Иван Петрович переоформляет все документы через своих юристов. Он полон решимости сохранить фабрику, чего бы ему ни стоило, — считает это своим последним земным долгом. Чтобы люди, с которыми он все начинал и строил, не оказались на улице.
— Сколько Ева Лунева проработала на вашем производстве? — спросил полковник Гущин.
— Почти семь лет. Вклад ее неоценим. Она всегда являлась нашим флагманом, маяком, генератором идей. Умела завязывать связи, налаживать контакты. Такое несчастье, что она повредилась умом после перенесенного ковида, — замдиректора вздохнул. — Иначе я не могу объяснить перемены, произошедшие с ней.
— Какая она по характеру?
— Волевая, целеустремленная… была. Слегка даже упрямая, в хорошем смысле. Опять же была… Когда разум болен, то все эти качества оборачиваются иной стороной. Ее упрямство, то, в чем она истерически уверяла меня по телефону, что ее мальчик — ни больше ни меньше — сын тьмы… Вбила же себе такое в голову! Жаловалась, что он при родах ее едва не убил и потом пытался убить. И якобы это он наслал рак на Ивана Петровича… И бабушку как-то прикончил, какой-то своей нечеловеческой силой, потому что он сам исчадие ада и Зло. Надо же до такого додуматься! Я после в телефонном разговоре предложил Ивану Петровичу поместить ее в клинику для душевнобольных на лечение. А он мне: «Слушай, я сам с постели с трудом встаю, а скоро вообще слягу, под себя ходить стану, и ариведерчи…» Я больше не заговаривал с ним о ней. Ясно, что эпоха, когда нашей фабрикой руководила Ева Станиславовна, закончилась. В ее лице мы потеряли того, кто мог реально заменить нашего босса.
— Ева Лунева не рассказывала о своей принадлежности к секте в молодости? — спросил полковник Гущин.
— Никогда от нее про секты не слышал, — замдиректора изумился. — Трудно себе представить, чтобы Ева Станиславовна… та, прежняя… наш топ-менеджер интересовалась подобными вещами.
— Федор Матвеевич, а нельзя через органы соцзащиты и опеки как-то повлиять на их семью? — спросил Макар задумчиво, когда они покинули фабрику. — Забрать Адама на какое-то время и поместить… ну, не знаю — в интернат или детский дом…
— В данной ситуации нельзя. Это долгая процедура, бюрократическая. Быстро она двигается, лишь когда родители причиняют физический вред ребенку — бьют, травмируют… Тогда возможно изъять из семьи ребенка. Но у нас такого нет. И нет заключения врачей о психической болезни его матери. У нас есть ее устные заявления о том, что это не она, а он хотел ее убить. И что она подозревает его в убийстве пропавшего ребенка.
— Но факт нападения на Еву подтвердил нам и Василий Зайцев, — напомнил Макар.
— В приватной беседе. Юридический ноль, понимаешь? С официальным заявлением Ева в полицию не обращалась. Ее пасынок тоже. Их отец вообще об инциденте ничего не знает. От него скрыли.
— Я бы его к себе домой забрал, — сказал Макар. — Честное слово, — пока все не устаканится или Еву в Кащенко санитары не отправят. Но… тот его финт с жабой… Я до сих пор до конца его словам не верю, что это не он сотворил, а торговцы на рынке. Я своих детей не могу с ним оставить, пока мы расследованием занимаемся. И дома нас нет.
ebooksa