Радуга — дочь солнца

— Знаешь что, браток, спой на прощанье.

Саша послушно взял гитару.

Бьется в тесной печурке огонь, На поленьях смола, как слеза. И поет мне в землянке гармонь Про улыбку твою и глаза.

Алексей сидел, опустив голову. И что у него с голосом сегодня? Рыдает так, словно хоронит заживо. Потому и подкатывает опять.

— Хватит, Сашок. Не поешь, а душу терзаешь.

Саша понуро молчал. Алексей снял с руки швейцарские часы со светящимся циферблатом.

— На, возьми на память. Бери, бери, не прячь руки. У меня еще есть. Боцман! По местам! Проверить еще раз готовность, доложить на борту.

И он пошел, держа правую руку в кармане бушлата. Обогнул базу с наветренной стороны и немного, всего одну минутку, постоял в раздумье у двери с табличкой «Парторг». Постучал.

— А, Юдин. Входи, командир, входи.

Мичман Дьяконов поспешно закатил под койку металлические гантели. Китель его с начищенным орденом аккуратно висел на спинке стула. Алексей не любил, когда старшие называли его командиром. Чудился подвох. Не забывай, что оказали доверие, назначили командовать катером.

— Занимаетесь? — спросил Алексей, тоже не без умысла.

— Вот уже вторую неделю, и притом регулярно, два раза в день. Сам понимаешь, нам, морякам, лишний вес ни к чему.

— Это верно.

— Да ты проходи, садись вот сюда. — Он снял китель со спинки, внимательно оглядел его со всех сторон и стал надевать. — Мне доложили, что твой катер идет в поиск.

— Да, через двадцать минут.

— Вот и хорошо.

— Что хорошо? — спросил Алексей.

— Что зашел. — Мичман Дьяконов любил, когда к нему приходили поговорить. — Я сам хотел к вам забежать. Я ведь знаю, что ты обижаешься на меня за то собрание, а зря. Ей-ей, зря. Если ты помнишь, то и тогда я тебя поддержал. Но ведь решаю не я, а общее собрание. А в тот раз ты почему-то не произвел на коммунистов нужного впечатления.

— Да, считал, что в том бою командир струсил, потому что в шхеры ушел раньше времени. — Алексей вспомнил лейтенанта Соколова, который сейчас лежит в госпитале. — Погорячился, одним словом.

— Вот видишь.

Мичман Дьяконов остановился перед самым стулом, где сидел Алексей, и тот не мог заглянуть ему в лицо. Перед глазами, как цепочка сигнальных огней, горел ровный ряд блестящих пуговиц. Невольно он заметил, что нижняя пуговица пришита неверно — якорем вверх.