На другой день он не пошел на завод. Его судьба была решена быстро и без его участия. Что ждет его на родине? За себя он не боялся. Тяжело было расставаться с Мадлен. Она приехала на Урал позднее его на два года. На заводе открылась лаборатория, и Гризон сразу принял Мадлен, предпочитая иметь лаборантами своих соотечественников. Жан видел, что девушка чувствует себя такой же одинокой, как и он. Это сблизило их.
Жан хотел уехать, не прощаясь. Но слишком велика была любовь, связывающая их сердца. Они встретились за поселком на опушке леса. Ванька Краюхин на угольной колымажке вез вещи Жана. Колымажка была грязна и неудобна. Жан шел пешком. Мадлен всю дорогу держала его за руку, как маленького. Ей было страшно. А чем он мог утешить эту хрупкую девушку с большими печальными глазами? Погубить ее вместе с собой? Она согласится и на это. Но он не имеет права. Нет, лучше разлука!
Они остановились у крутого лесистого увала. По склону его, вдоль дороги, были разбросаны белые куски известняка, словно черепа погибших воинов. Мадлен ни о чем не спрашивала. Глаза ее были сухи. И такая скорбь застыла в их глубине, что глядеть туда было страшно, как в пропасть. Жан чувствовал, что если это будет продолжаться дальше, он не выдержит и сделает что-нибудь непоправимое. Он быстро нагнулся и поцеловал ее узкую руку. Она обхватила его голову и крепко прижала к себе. Он слышал, как неровно, с замираниями, бьется ее сердце.
Ванька Краюхин заехал за густой куст орешника и остановил лошадь. Здесь он украдкой вытер слезы и стал устилать дно колымажки свежей травой.
Дом окружен молодыми липами. Два крайних окна закрыты ставнями. На перилах террасы тяжелый ковер. По запущенной аллейке ветер несет смятые бумажки. Иван отворил скрипнувшую калитку и очутился по ту сторону глухого забора, отделяющего обитателей дома от остального мира. И сразу память услужливо подсунула воспоминание.
…Тусклый мартовский день. Сырой промозглый ветер. Приземистое здание вокзала, серый растоптанный снег на узком перроне. В этот день покидал взбудораженную, ощетинившуюся пролетарскими штыками Россию главный управитель Шарль Гризон вместе со своими коллегами. Вначале перепуганные революцией и национализацией завода французы быстро оправились, видя, что «распоясавшаяся чернь» не только не думает прибегать к насилию, но даже очень учтиво предлагает отправиться восвояси вместе с женами, чемоданами и собаками, то есть со всем их имуществом, за исключением завода, ставшего общенародным достоянием. В качестве напутственного слова они даже получили дружеское пожелание правдиво рассказать дома о русских событиях и быстрее поддержать мировую революцию. Французы немедленно собрались в дорогу и уже разместились в специальных вагонах, а паровоз все стоял, видимо, из-за отсутствия топлива, так что управитель, пользуясь большим скоплением рабочей публики, успел произнести прощальную речь. Эта речь запомнилась Ивану потому, что Гризон выступал в ней в качестве новоявленного пророка, утверждая, что русские — необразованные мужики — не справятся с заводом, растащат его по гвоздику, по кирпичику, и тогда им ничего не останется, как поклониться по русскому обычаю в ноги ему, Шарлю Гризону, и пригласить опять принять управление.
И словно для того, чтобы можно было наглядно убедиться в правильности этих слов, в деревянном особняке еще живет инженер Гофман, и вот к этому оставшемуся идет большевик Иван Краюхин, идет расписываться в собственном бессилии и просить помощи.
— А в ноги мы все-таки кланяться не будем, — вслух проговорил Иван и, ухватившись за перила, сразу шагнул на верхнюю ступеньку террасы.
Миновав короткий коридор, он вошел в широкую пустую приемную. У окна на полу он увидел растянутое красное полотнище. На низеньком стульчике сидела девушка в вязаной кофточке и водила по полотну кистью.
— Хозяин дома? — громко спросил Иван.
Девушка обернулась, поспешно оправила юбку, и он узнал Марину. Это ее темно-русые косы, гибкая шея и грациозный, только ей свойственный наклон головы. Все это он очень хорошо запомнил еще с того дня, когда ходил к Глотову просить за Лучинина. Иван в замешательстве остановился.
— Кто там? — донесся из открытой двери густой сочный голос, и бывший заведующий мартеновским цехом господин Гофман в тонкой, хорошо выглаженной сорочке, в новых брюках и лакированных сапогах остановился в дверях. Увидев Ивана, он посторонился и, пропуская его в гостиную, сказал, что если гость из квартирной комиссии, то не стоило беспокоиться, так как все в доме говорит о том, что его владельцы уезжают в самом скором времени.
— Я не из комиссии, я с завода, — холодно сообщил Иван.
— О! — изумленно воскликнул Гофман, и его рот, округлившийся под усами, показался Ивану пушечным жерлом.
— Да, с завода, — повторил Иван. — Имею разговор насчет заказа на новую марку стали.
— О! — второй раз удивился Гофман, и Ивану показалось, что прозвучало это уж с очень откровенной издевкой.
— Одним словом, Советская власть надеется на вашу помощь.
Идя сюда, Иван готовился к чему угодно, но только не к тому, что произошло в следующую минуту. Гофман повалился на отодвинутый от стены шелковый диван и захохотал неистово, с каким-то диким наслаждением, неприлично дрыгая при этом ногами, что казалось уже совсем нелепым, потому что никак не вязалось со всем его вылощенным видом.
Бесшумно открылась тяжелая двустворчатая дверь, и Ивану почудилось, будто какое-то душистое облачко неслышно влетело в комнату. Это вошла мадам Гофман, благоухающая, красивая и стройная, прижимая к груди конную статуэтку из потемневшей бронзы. Она ничего не сказала, но ее удивленный и вопрошающий взгляд был красноречивее слов. Гофман, уже красный от смеха, замахал на нее руками, и супруга, передернув полными плечами, послушно скрылась.
Иван смотрел на разъехавшиеся в стороны, аккуратно закрученные усы немца, на его широко открытый рот, и краска медленно отливала от его лица, а глаза затопила такая лютая ненависть, что он уже ничего не видел перед собой, кроме серой зыбучей ряби.
ebooksa