— Я ведь не орден прошу, — продолжал доказывать Мишка. — А если бы осколок ударил чуть выше? Что тогда? Заряжающий вышел бы из строя. Так что нашивку мне обязаны выдать.
— Зачем тебе нашивка?
— А как же? — оживился Мишка, уловив в словах командира заинтересованность. — Вон фронтовики домой приходят, кто без руки, кто без глаза. А я что? Никто и не поверит, что на передовой был.
— У тебя медаль.
— Медали и в тылу дают. Мне бы две нашивки, как у вас, красную и желтую — за тяжелое и за легкое ранение.
— Болтун ты, а еще ефрейтор, — сказал старший сержант и, помолчав, добавил: — И дурак к тому же.
Мишка не обиделся. Он был покладистый и добрый парень, только очень легкомысленный. Он попал на передовую, когда наши войска наступали на всех фронтах, и война представлялась ему как ряд заманчивых приключений и геройских подвигов. Он старался отличиться и постоянно совал свой нос куда не следует. С его именем была связана масса всевозможных курьезов, но ему все сходило с рук по молодости и еще потому, что он был очень расторопным в деле, не допускал ни одного пропуска, совершенно не робел при виде разворачивающихся для атаки самолетов и даже выбегал из укрытия, чтобы посмотреть на бомбежку.
Поняв, что от командира орудия ничего не добиться, Мишка стал думать о том, каким образом все-таки случай с ранением повернуть в свою пользу.
— Нешто сходить к старшине, попросить новую фляжку? — сказал он с сомнением в голосе.
— Вот это другое дело, — поддержал Артюхин. — Без фляжки солдату нельзя.
Но и в успехе этого предприятия Мишка сомневался. И не без оснований.
Старшина батареи, как и положено хозяйственнику, был человеком оборотистым, расчетливо-скуповатым и больше всего ценил порядок и бережливость. Невинная слабость его заключалась в том, что он, прежде чем выдать какую-нибудь вещь, считал своим долгом сделать приличествующее случаю внушение.
— Вот получаете вы новые рукавицы и теплое белье, а ведь не думаете, что где-то в тылу наши матери, сестры и ребятишки ночами не спят, чтобы послать вам лишнюю пару. А если бы думали, то берегли, не рвали бы походя…
Заряжающего Мишку старшина не подпускал к своему хозяйству на пушечный выстрел. При одном виде его у старшины начинала подергиваться щека, толстое лицо наливалось кровью — и он не мог выговорить ни одного слова, так как и в спокойном состоянии немного заикался, а только махал руками и гнал его от себя прочь, прежде чем тот успевал открыть рот.
Однажды в начале зимы, когда была нелетная погода и батарея находилась в тылу, солдаты отдыхали и приводили себя в порядок. В баню, которую устроили в низкой землянке, Мишка пришел после всех, когда все уже помылись и вода остыла. Бросив в железную бочку-вошебойку одежду и подшуровав под ней огонь, он, голый, в одних сапогах, держа в руках брезентовый бумажник с документами и письмами, полез в сырую остывшую землянку. Когда он, наскоро вымывшись, выбрался наружу, от его одежды остались дотлевающие лохмотья. Насунув сапоги на босую ногу (портянки тоже сгорели), Мишка уже в темноте побежал через сосновый лес в расположение батареи. Возле крайнего орудия его остановил часовой и держал на снегу до тех пор, пока не пришел начальник караула и не разобрался, в чем дело. Закоченевший Мишка вскочил в первый попавшийся блиндаж. В нем жили девушки-связистки. Они крутили трофейный патефон и когда увидели голого Мишку, скатившегося в проход под мотив «Чубчик, чубчик, чубчик кучерявый, развевайся, чубчик, по ветру», то вначале испугались, но тут же опомнились и закутали парня в жесткое солдатское одеяло. Старшина скрепя сердце принес ему новое обмундирование и стакан водки. Мишка храбро выпил (первый раз в жизни), и ему сделалось от водки дурно, началась рвота, пришлось вызывать военфельдшера, провозились с ним чуть не всю ночь, и старшина проклинал все на свете.
А через несколько дней старшину едва не хватил удар, когда он увидел заряжающего первого орудия, стоящего перед командиром батареи по стойке смирно и без сапог. Оказалось, что ночью он зачем-то ходил в старые немецкие окопы, запутался там в колючей проволоке и оставил сапоги, так как они все равно «пришли в полную негодность».
И теперь, взвесив все это, Мишка никак не мог решить, стоит идти к старшине или не стоит. Решив наконец, что попытка — не пытка, он поднялся и кинул на плечо карабин дулом вниз.
Вернулся он очень скоро и, повертев в руках изуродованную и совершенно бесполезную теперь фляжку, забросил ее на земляную крышу блиндажа.
— Ну как? — спросил Артюхин.
— За наган хватается.
ebooksa