Почти любовь

– Не дашь машину, вызову такси! – угрожаю я, повышая голос. Тоже мне диктатор нашелся.

Убрав руки, он отступает назад. Какое-то время сверлит мое лицо взбешенным взглядом, пытаясь прощупать мою решимость. Боковым зрением замечаю, как оторвавшись от кучки наблюдателей, к нам направляется Вадик Смоленский. Не прогадали с выбором засланного казачка. На роль переговорщика он больше всех подходит.

– Ребят, из-за чего сыр-бор? Может, помощь нужна? – любопытствует припозднившийся гость.

– Мне уехать нужно, а Саша машину не дает, – жалуюсь без зазрения совести. Страйк скрипит зубами, глядя на меня, как на исчадие ада.

– Давай я отвезу? – предлагает Вадик, вопросительно посмотрев на друга. – Ты не против, Сань?

– Валите куда хотите, – огрызается Кравцов, задерживает на мне злющий взгляд, словно собираясь что-то сказать, но передумав в процессе, он резко разворачивается к нам спиной и молча уходит к парням.

Переглянувшись, мы с Вадиком синхронно вздыхаем и топаем к его машине. Забравшись на переднее сиденье громоздкого «Патриота», убитым голосом говорю Смоленскому адрес, и он удивленно присвистывает:

– Так это близко. Семнадцать километров рисует.

– Ага, – отрешенно киваю я.

– Странно, что Санек машину зажал, – недоумевает Вадим, заводя двигатель.

Я ничего не отвечаю, уставившись в окно. На дружескую беседу нет ни сил, ни настроения. Смоленский интуитивно это чувствует и не лезет ко мне с лишними вопросами. Какое-то время мы едем в тишине. Я потихоньку отогреваюсь, постепенно успокаиваясь и настраивая себя на позитивный лад. Кравцов, конечно, вспыльчивый, но, слава богу, отходчивый и не злопамятный. С похмелья ему будет не до обид, а я пожалею, подлечу, и он быстро сменит гнев на милость.

– Может, музыку включить? – интересуется Смоленский.

– Нет, не надо. Голова болит.

– Ты не обижайся на него, Лесь. Он сам два дня назад узнал. Нам тоже только сегодня сказал, – внезапно выдает Вадим. Повернув голову, я вопросительно смотрю на Смоленского. – Не хотел трепаться раньше времени, ждал, пока Маковецкий согласует. График операций заранее составляется, а уговор был до мая. Мог ведь и не отпустить.

– Мог… – глухо соглашаюсь я, начиная догадываться, о чем толкует Вадик.

– Да и какая по большому счету разница? – оживленно продолжает Смоленский. – Ты бы все равно до конца сессии не сорвалась. В июне приедешь, Сашка как раз квартиру найдет. Два месяца как-нибудь проживете друг без друга. Иногда это даже полезно. Не решила еще, что с институтом будешь делать? На заочное перейдешь или в Питерский вуз переведешься?

– Не решила, – скрипучим голосом выдавливаю из себя, прижимая ледяную ладонь к пылающей щеке. В груди все горит, мысли путаются, реакции подводят. Надо взять себя в руки, не быть размазней. Но вместо этого я отрешенно смотрю перед собой и ни черта не вижу. Сплошной серый туман и сверлящая боль в висках. – Когда он уезжает?

– Двадцать четвертого апреля, – помолчав, тихо отвечает Вадик. Повернув голову, бросает на меня быстрый взгляд и снова отворачивается. На минуту в салоне воцаряется гнетущая тишина. – Ты не знала, – констатирует он и нервно бьет ладонями по рулю. – Я – придурок. Извини, Олесь.

– Все нормально…

– Не нормально, – возражает Вадим. – Я думал, что он тебе сказал, и поэтому ты психанула и захотела уехать.