– Наверное, он планировал поговорить со мной после дня рождения, – предполагаю я, отчаянно убеждая себя, что все так и есть.
Двадцать четвертое апреля.
Десять дней.
Всего десять дней.
Дура, зачем уехала?
– Не сдавай меня, ладно? – смущенно просит Вадим, я рассеяно киваю. – Пусть он сам тебе расскажет. Так правильнее будет. И не придумывай себе ничего. Я Кравцова со школьной скамьи знаю. Насмотрелся на него во всех состояниях. Таким, как с тобой, никогда не видел. Любит он тебя, Олеся. Это не только я заметил. Все наши в курсе, а Маринка с Янкой тебя из вредности задевают. Они обе на него в разное время слюни пускали.
– Спасибо, Вадик. Ты – очень хороший… друг, – сдавленно бормочу, понимая, что еще слово и разревусь, как дура. – Но мне не нужно, чтобы он меня любил.
– Почему? – опешив, спрашивает Смоленский.
– Потому что у меня другие планы на жизнь, и Саша в них не входит, – тихо признаюсь я, смаргивая выступившие слезы. Внутри все бунтует против сказанных слов, но в тоже время разум твердит, что так правильно, честно и справедливо.
– Мда… дела, – почесав подбородок, Вадим замолкает, но хватает его ненадолго. – А ты не проста, Веснушка. Почему, кстати, Сашка тебя так называет?
– У меня в детстве веснушки были.
– То есть ты его давно знаешь? – снова изумляется Смоленский.
– Виделись пару раз. Наши родители знакомы.
– Ни хрена себе. Может, ты еще подумаешь, Олесь?
– Не о чем думать, Вадик. Я все решила, – отвечаю с тяжелым сердцем.
– Ясно, – сдается Смоленский, несколько раз задумчиво вздыхает. Явно хочет что-то добавить, но никак не может решиться. – Слушай, если у вас с Кравцовым всё, можно я тебе позвоню, когда он уедет?
– Зачем? – ошарашенно смотрю на Вадика.
– Сходим куда-нибудь, пообщаемся, кофе выпьем, – заметно нервничая, пожимает он плечами. – Ты мне давно нравишься. Я тебя еще на первом курсе заметил. Ты отличаешься… в хорошем смысле.
– Ну ты, блин, даешь, Вадим! Похоже, мы оба не те, кем кажемся. – с горечью выдыхаю я.