Почти любовь

– Так в чем же дело? – недоумевает Богданов. – Только не говори, что до сих пор по своей чокнутой сохнешь.

– Не сохну, Олег, – отрицательно качаю головой, отрешенно уставившись перед собой. – Я ее люблю, и, похоже, это неизлечимо.

– Ну, дурак, – покрутив у виска, обескураженно выдыхает друг. – Я думал, у тебя после комы переоценка ценностей произойдет, мозги на место встанут… – тяжело вздохнув, Олег на какое-то время замолкает, но хватает его ненадолго. – И что теперь? Дальше в догонялки играть будете?

– Не будем, – уверенно говорю я. – Признание проблемы не всегда предлагает поиск алгоритма ее решения. Иногда надо просто принять ситуацию и жить дальше.

– То есть вы не планируете снова сходиться? – окончательно запутавшись, вопросительно смотрит на меня Олег.

– Третий раз? Я похож на мазохиста?

– Еще как, – невесело ухмыльнувшись, кивает Богданов. – Она сама что думает?

– Понятия не имею, – устало отзываюсь я. – Давай о чем-нибудь другом поговорим. О женщинах не хочу. Что там у нас в отделении творится?

– В отделении все стабилизовалось, с понедельника возвращаемся к прежнему режиму, – торопливо рассказывает Олег. – Сань, я про Олесю хочу спросить… Она же приезжала в больницу, пыталась пробраться внутрь как волонтер. Не просто так, – игнорируя мою просьбу, продолжает он, снова ковыряя больную тему.

– Естественно не просто, – проглотив горький комок, соглашаюсь я. – А от небольшого ума. Спасибо матери, что оказалась в нужное время в нужном месте. Меня, здорового мужика, эта зараза за три дня скосила, представь, а эта идиотка… В общем, нет слов, Олег. Один мат, а человек воспитанный.

– Ага, с каких это пор? – иронизирует Богданов. – Отчаянная она, конечно, но ты знал, на что подписывался. Я с первого взгляда понял, что у девчонки не все дома. Болезнь болезнью, но есть же какой-то предел…

– Вот мы в него и уперлись. – подвожу черту под всем вышесказанным, автоматически утыкаясь взглядом в свой мобильник, который все это время неосознанно вертел в руках. На словах все складно получается, но противоречия внутри перебороть гораздо сложнее. И у меня нет никакого оправдания и объяснения тому, что я до сих пор каждый день жду ее звонка. Жду с того дня, как Валентина вернула мне телефон, бегло рассказав об основных событиях, произошедших за время моего отсутствия. Про Олесины звонки, про скандал с матерью перед приемным покоем, про аннулированный пропуск и единственное сообщение, оставленное Веснушкой в качестве поздравления, хотя его таковым и с натяжкой назвать нельзя. Периодически я открываю его, чтобы перечитать и в очередной раз попытаться понять, что она хотела мне донести. Сейчас даже открывать не нужно. Выучил наизусть.

«С днём рождения, Саш. Я снова чуть все не пропустила. Извини, что пишу только сейчас, а не с самого утра. Надеюсь, ты, как всегда, поймёшь и простишь. Знаешь, я не очень сильна в пожеланиях, правильные подарки дарить не умею и не всегда внятно излагаю собственные мысли.

Поэтому можно я обнаглею и попрошу кое-что для себя?

Пожалуйста, только живи.

Это всё, больше ничего не нужно.

PS. Ты украл мою песню[1], Страйк.»

Глупо, но я нашел эту чертову песню и даже поставил ее, как рингтон на Олеськин номер, но она так ни разу и не зазвучала. Несколько раз я порывался сам позвонить, но вовремя себя останавливал. Она ушла без объяснений, оставив в ванной кольцо и дурацкую записку, сменила телефон, пряталась по всей Москве, сбежала от меня из зала суда, словно я исчадие ада и явился за ее душой, а когда догнал, смотрела так, будто я – все, что ей нужно в этом гребаном мире.

Затем несколько месяцев молчания, двухсторонняя пневмония, реанимация и острое осознание, что прибежит, не выдержит, примчится спасать, благополучно забив на все риски. Угадал на сто процентов, в некоторых поступках Олеся удивительно предсказуема. Живет на нерве и иначе вряд ли сможет.

В довесок, это сообщение в мой двойной день рождения. О чем? Зачем? И что, черт возьми, я могу ей сказать? Мне тоже жаль? Она и сама это знает.