Блондинка в Париже

После очередного домашнего скандала Энни, наконец-то, принялась собирать чемодан. Она решила уволиться по собственному желанию, перестать исполнять роль служанки-повара-маникюрши и начать новую жизнь на съемной квартире в объятиях Луиса. Они бы справились — в крайнем случае, поселились бы в каком-нибудь трейлере, в Америке такое практикуется. Энни даже не испугалась, что за учёбу в университете ей придётся платить самой. Она чувствовала в себе силы, она изменилась. Новая дорога, полная надежд и счастья, открывалась перед ней. За три недели упоительного общения с Луисом Энни даже похудела на пятнадцать фунтов! Семь килограммов по-нашему. Она вдруг утратила интерес к еде. Она думала только о любимом, он занимал все её мысли…

Всё закончилось быстро. Луис исчез. Соседи сказали, что за ним приехали из иммиграционной службы. Очевидно, кто-то настучал на любвеобильного мексиканского паренька. Его отправили в родную страну, полную кактусов, сомбреро и депортированных мучачос. С тех пор Энни о друге не слышала.

Свои страдания из-за утраты возлюбленного она описывала на двадцати страницах, пропитанных солёными слезами. Бедняжка! И в то же время — дурында! Разве мужчина стоит таких слёз? Да и потом, кто знает, возможно, коварная тётка ещё и приплатила мексиканцу, чтобы он навечно растворился в прериях, подальше от Энни. Подумаешь — депортировали. А по интернету никак нельзя было связаться с любимой девушкой? Если он действительно её любил? Уж мог бы найти способ!

Но глупую Энни поддержать было некому. Зато она черпала силы в своей ненависти. Она не сомневалась, что депортацию Луиса организовала Элизабет. Энни распаковала чемоданы, сложила в шкаф свитера и кофточки и надела привычную маску заторможенной учтивости. Она якобы не догадывалась, что её счастье сломала именно Элизабет.

На самом деле, Энни теперь уже окончательно утвердилась в желании убить проклятую родственницу.

«…Я долго размышляла, как это сделать. Мне вовсе не хотелось отправляться в тюрьму за убийство. Но в то же время, нужно было обязательно причинить ей боль. Она доставила мне ужасные нравственные мучения, а сама пусть помучается хотя бы физически. Подмешать яд? А где его взять в маленьком городке? Сразу же вычислят. Да и потом, убийство в доме исключалось. Обязательно бы нашёлся кто-нибудь, кто указал бы на меня. Хоть Элизабет на людях всячески маскировала своё отношение, изображала добрую тётушку, но всё-таки иногда давала осечку, и её искренние чувства становились известны окружающим. И если бы Элизабет вдруг нашли отравленной в её доме, кто-нибудь точно бы заподозрил, что я в этом замешана.

Я придумала — это должно выглядеть несчастным случаем. Значит, Элизабет собьёт машина. Надо только придумать, как выманить тётю из дома на безлюдную улицу поздно вечером. Пусть стоит и дожидается кого-нибудь на обочине. И тут из-за угла вылетит автомобиль и размажет её по асфальту. Потом придётся где-нибудь спрятать машину, ведь на ней останутся следы. А если кто-то спросит, где мой тарантас, скажу, что его угнали, и поэтому мне пришлось потратиться на покупку другого автомобиля. Найду недорогой, долларов за пятьсот.

Итак, она будет стоять на обочине… А я не промахнусь. В последнее мгновение мы будем смотреть прямо в глаза друг другу. И в глазах Элизабет вспыхнет ужас, а в моих — торжество. Ей хватит одного мига, чтобы заново прожить всю свою жизнь и понять, как же сильно я её ненавидела все эти годы…

Водить машину я научилась даже лучше, чем делать маникюр. Луис восторгался моим мастерством, да и я сама за рулём испытывала невероятное чувство всемогущества и собственной значимости.

Воспользуюсь своим умением, чтобы отомстить Элизабет. Её изящное скульптурное тело, её красивое — да, всё ещё невероятно красивое — лицо будут раздавлены, изуродованы полуторатонной махиной. А я с наслаждением порыдаю у закрытого гроба. Буду выть белугой, оплакивая любимую тётушку…»

— Давай же, — подбодрила я Энни. — Решайся! А то самолёт скоро приземлится.

Но девушка всё тянула — вот же рохля! Я на её месте давно бы прикончила подлую Элизабет. И дело с концом. Если поставила цель — иди к ней, не оглядываясь и не размышляя. Но Энни была ужасно неорганизованной, она постоянно на что-то отвлекалась.

…Новым препятствием на этом пути стала беременность. Как выяснилось, мексиканец перед депортацией успел отличиться. Вскоре Энни с радостью и ужасом осознала, что станет мамой. Волнующая новость заслонила другие переживания. Энни твёрдо решила сохранить ребёнка, хоть он и должен был родиться без отца, а сама Энни ещё не закончила учёбу…

— Дамы и господа, мы начинаем снижение, — прозвучал в динамике мелодичный голос бортпроводницы. — Пожалуйста, пристегните ремни и приведите спинки кресел в вертикальное положение.

— Похоже, опять не успею дочитать, — сказала я себе. — Надеюсь, родит без проблем. Если только гадкая Элизабет не подстроит какую-нибудь подлость.

Я подумала о Натке. Она меня заставила поволноваться, заведя в четырнадцать лет великовозрастного бойфренда Мишу. В одно лето мы с ней синхронно обзавелись мужчинами спортивного телосложения — бицепсы, трицепсы. Ягодицы — просто каменные (Мишкины ягодицы, конечно же, не проверяла — неприлично. Я же вроде как тёща. А у Володьки — да, каменные).

Так вот, с той поры, с того восхитительного лета, когда я познакомилась с Константиновым, а дочь — с Мишкой, стоило Натке на секунду застыть в задумчивости, я сразу теряла покой: ну, всё, доча залетела.

А мою образованную дочь хлебом не корми, дай посидеть с сосредоточенным взглядом. И думает она в этот момент вовсе не о незапланированной беременности, а — страшно вымолвить! — о Ван Гоге или особенностях сослагательного наклонения во французском языке.

Мне повезло: мой ребёнок всегда отличался разумностью. Или это Михаил мышей не ловил. Как бы то ни было, дочке уже стукнуло восемнадцать, а я до сих пор ловко избегаю звания бабушки. Милые детишки отлично предохраняются. Аллилуйя современным контрацептивам!

Миша, надо сказать, меня удивил. Гориллообразный спортсмен, чей потолок легко просматривался — инструктор в спортклубе, и точка — он отправился вслед за любимой девушкой во Францию. Франция ему была не нужна никаким боком — с её попрошайками, беженцами, грязными тротуарами и обшарпанными бистро.