Блондинка в Париже

22
18
20
22
24
26
28
30

— Не хочешь рассказывать?

— Почему же? Очень даже хочу. Мне приятно, что ты интересуешься мною не только в качестве приложения к компьютеру и ксероксу.

— Я интересуюсь тобой в комплексе. Ещё и как приложением к кофейному аппарату, телефону и машине.

— Спасибо. Ты добрая.

— Париж так на меня влияет. Ладно, Настя. Просто я подумала, а почему ты до сих пор не замужем, а?

— Да кто же меня возьмёт! — с горечью воскликнула подруга. — Такую жирную!

— Хватит на себя наговаривать.

— Это объективное мнение сотни самых разных людей.

— Да неужели? Плевать на них! Главное — что ты сама думаешь о себе. В крайнем случае — что думают значимые для тебя люди. Вот я — твоя драгоценная начальница — считаю, что ты весьма соблазнительная малышка.

Настя так долго молчала, мёртвой хваткой вцепившись в руль (а его она обычно едва придерживает), что я начала волноваться.

— Эй, девушка, что с тобой?

— Лена, ты так больше не шути. Ты же сама называла меня толстой коровой и жирным мамонтом.

— Я?!

— Да, ты!

— Не выдумывай. Не может такого быть!

— Нет, серьёзно! Обзываешься и даже не замечаешь! А теперь говоришь, что я — соблазнительная малышка. И чему я должна верить? У меня сейчас сердце разорвётся на молекулы от перепада температур. Нельзя быть и жирным мамонтом, и соблазнительной малышкой одновременно!

Теперь я и сама умолкла и предалась невесёлым размышлениям.

Неужели всё это время я обращалась с Настей так же, или почти так же, как противная Элизабет обращалась с племянницей? По сути, мы с истеричной Элизабет были в одном лагере — в лагере преследователей. Мы обе глумились над несчастными жертвами.

Недочитанная книга заставила меня взглянуть на себя со стороны.

— А стоит мне прикоснуться к какой-нибудь малюсенькой трёхграммовой булочке, ты тут же начинаешь орать: Настя, ты опять жрёшь!? — желчно добавила помощница.