Бегство от свободы

Очевидно, что одна из величайших трудностей для реализации демократии лежит в противоречии между плановой экономикой и активным участием каждого индивида. Плановая экономика в применении к любой большой промышленной системе требует высокого уровня централизации и, как следствие, бюрократии для управления этой централизованной системой. С другой стороны, активный контроль и участие каждого индивида и маленьких подразделений целого нуждается в значительной децентрализации. Если планирование сверху не будет смешиваться с активным участием снизу, если поток общественной жизни не будет направлен постоянно снизу вверх, плановая экономика приведет к новой манипуляции народом. Разрешить эту проблему соединения централизации с децентрализацией – одна из главных задач общества. Однако она наверняка не менее поддается разрешению, чем те технические проблемы, которые мы уже преодолели и которые принесли нам почти полное господство над природой. Эта проблема, впрочем, может найти решение, только если мы ясно осознаем необходимость такого решения и если мы будем верить в человека, в его способность позаботиться о своих истинных интересах.

В определенном смысле мы снова сталкиваемся с проблемой индивидуальной инициативы. Она была одним из самых главных стимулов развития и экономической системы, и личности во времена либерального капитализма. Однако имеются два ограничения: частная инициатива развивала только отдельные качества человека, его волю и рациональность, в остальном подчиняя его экономическим целям. Этот принцип лучше всего действовал во время в высшей степени индивидуализированной и конкурентной фазы капитализма, оставлявшей место для бесчисленного множества независимых экономических единиц. Сегодня это пространство значительно сузилось. Только небольшое число предпринимателей может проявлять индивидуальную инициативу. Если сегодня мы хотим реализовать упомянутый принцип и расширить его так, чтобы целостная личность стала свободной, это будет возможно только на основе рациональных и согласованных усилий общества в целом и при уровне децентрализации, гарантирующем настоящую, истинную активную кооперацию и контроль со стороны мельчайших единиц системы.

Только если человек подчинит себе общество и заставит экономику служить целям человеческого счастья и только если он будет активно участвовать в общественном процессе, сможет он преодолеть то, что сегодня погружает его в отчаяние – свое одиночество и чувство бессилия. Сегодня человек страдает не столько от нищеты, сколько от того факта, что он превратился в винтик в большой машине, в автомат, от того, что его жизнь стала пустой и утратила смысл. Победа над всеми видами авторитарных систем будет возможна, только если демократия не будет отступать, но пойдет в наступление и продолжит осуществлять то, что было целью тех, кто боролся за свободу на протяжении последних столетий. Она победит силы уничтожения, только если сумеет внушить людям веру в силу человеческого разума, веру в жизнь и правду и в свободу как активную и спонтанную реализацию личности.

Приложение: характер и общественный процесс

На протяжении всей этой книги мы рассматривали взаимосвязь социоэкономических, психологических и идеологических факторов, анализируя определенные исторические периоды – век Реформации и современную эпоху. Для тех читателей, которые интересуются теоретическими проблемами, упоминавшимися при таком анализе, я постараюсь в приложении кратко обсудить общий теоретический базис, на котором этот анализ основывается.

Изучая психологические реакции социальной группы, мы имеем дело со структурой характера членов этой группы, т. е. отдельных личностей; мы интересуемся, однако, не теми особенностями, которые отличают этих людей друг от друга, а той частью структуры их характера, которая является общей для большинства членов группы. Этот характер мы можем назвать социальным. Он неизбежно менее специфичен, чем характер индивидуальный. Описывая последний, мы говорим о совокупности черт, определенная конфигурация которых образует структуру личности того или иного индивида. Социальный характер представляет собой лишь выборку черт, сущностное ядро структуры характера большинства членов группы, которое развилось как результат опыта и образа жизни, общих для группы. Хотя всегда будут «отклоняющиеся» с совершенно иной структурой характера, структура характера большинства членов группы представляет собой варианты этого ядра, порожденные случайными факторами рождения и жизненного опыта, отличающихся от одного индивида к другому. Если мы хотим наиболее полно понять человека, эти дифференцирующие элементы имеют огромное значение. Однако если мы хотим понять, как человеческая энергия направляется и действует как продуктивная сила при данном общественном порядке, тогда наш интерес должен быть сосредоточен на социальном характере.

Концепция социального характера – ключевая для понимания общественных процессов. Характер в динамическим смысле аналитической психологии есть специфическая форма, которую человеческая энергия принимает под воздействием динамической адаптации человеческих потребностей к определенному образу жизни в данном обществе. Характер в свою очередь определяет мышление, чувства и действия индивида. Увидеть это в отношении наших мыслей довольно трудно, поскольку все мы разделяем общепринятое мнение, согласно которому мышление – исключительно интеллектуальный акт, независимый от психологической структуры личности. Это, однако, не так, тем более что наши мысли имеют дело скорее с этическими, философскими, политическими, психологическими и социальными проблемами, чем с эмпирическим манипулированием конкретными объектами. Такие мысли, помимо чисто логических элементов, участвующих в акте мышления, в значительной мере определяются структурой личности того, кто мыслит. Это столь же верно в отношении доктрины в целом или теоретической системы, как и единичной концепции, такой как любовь, справедливость, равенство, самопожертвование. Каждая такая концепция и каждая доктрина обладает эмоциональной матрицей, коренящейся в структуре характера индивида.

Многочисленные иллюстрации этого были приведены в предыдущих главах. В отношении доктрин мы постарались показать эмоциональные корни раннего протестантизма и современного авторитаризма. В отношении отдельных концепций мы показали, что для садомазохистского характера, например, любовь означает симбиотическую зависимость, а не взаимную поддержку и союз на основе равенства; самопожертвование означает полное подчинение индивида чему-то высшему, а не утверждение собственного психического и умственного «я»; различие означает различие в силе, а не реализацию личности на основании равенства; справедливость означает, что каждый должен получать то, чего заслуживает, а не то, что индивид имеет безусловную возможность реализовать свои врожденные и неотъемлемые права; мужество рассматривается как готовность подчиняться и терпеть страдания, а не высшее утверждение своей индивидуальности против внешней силы. Хотя слово, которое два человека, обладающие различными индивидуальностями, используют, говоря, например, о любви, одинаково, его значение совершенно различно в соответствии с их структурами характера. На самом деле такой интеллектуальной путаницы можно избежать благодаря корректному психологическому анализу значения этих концепций, поскольку любая попытка чисто логической классификации неизбежно обречена на неудачу.

Тот факт, что идеи имеют эмоциональную матрицу, чрезвычайно важен, поскольку является ключом к пониманию духа культуры. Общества или классы внутри общества обладают специфическим характером, на базе которого развиваются и обретают силу различные идеи. Так, например, идея труда и успеха как главной цели жизни могла стать могущественной и привлекательной для современного человека в силу его одиночества и сомнений; однако пропаганда идеи непрерывных усилий и стремления к успеху, адресованная индейцам пуэбло или мексиканским крестьянам, оказалась бы совершенно бесполезной. Эти люди с иной структурой характера едва ли поняли бы, о чем человек, ставящий такую цель, говорит, даже если бы он говорил на их языке. Точно так же Гитлер и та часть населения Германии, которая имеет сходную с ним структуру характера, совершенно искренне сочли бы любого, кто думает, что от войн можно отказаться, либо глупцом, либо лжецом. На основании их социального характера для них жизнь без страданий и бедствий так же непонятна, как свобода и равенство.

Определенные группы часто осознанно принимают какую-то идею, но по причине особенностей их социального характера она их на самом деле не затрагивает; такие идеи остаются сознательными убеждениями, однако в критической ситуации люди не действуют в соответствии с ними. Примером этого служит рабочее движение в Германии во время победы нацизма. Подавляющее большинство немецких рабочих до прихода Гитлера к власти голосовали за социалистическую и коммунистическую партии и верили в их идеи; распространение этих идей среди рабочего класса было чрезвычайно широким, однако глубина проникновения их не была этому пропорциональна. Стремительная атака нацизма не встретила политической оппозиции, представители которой были бы готовы сражаться за свои идеи. Многие сторонники левых партий, хоть и верили в их программы, пока эти партии были у власти, оказались готовы сдаться, когда наступил кризис. Внимательный анализ структуры характера немецких рабочих может показать одну причину – безусловно, не единственную, – этого феномена. Большое их число обладало типом личности, многие черты которой мы описывали как авторитарный характер. Они испытывали глубоко укоренившееся уважение к установившейся власти и стремление ей повиноваться. Упор, который социализм делал на личной независимости в противовес подчинению авторитету, на солидарности в противовес индивидуалистической изоляции, не был тем, чего многие рабочие на самом деле хотели в силу структуры их личности. Ошибкой радикальных вождей было то, что они оценивали силу своих партий только на основании распространения их идей и не учли отсутствия у них глубины проникновения.

В противоположность этому наш анализ протестантской и кальвинистской доктрин показал, что их идеи среди последователей новой религии были мощной силой, потому что отвечали потребностям, присутствовавшим в структуре характера тех людей, к которым были обращены. Другими словами, идеи могут стать мощной силой, но только в той мере, в какой отвечают специфическим человеческим нуждам, проявляющимся в данном социальном характере.

Не только мысли и чувства человека, но и его действия определяются его структурой характера. Заслуга этого открытия принадлежит Фрейду, пусть его теоретические обоснования и были некорректны. То, что активность человека определяется доминирующими чертами структуры его характера, очевидно в случае невротика. Легко понять, что навязчивый подсчет окон в доме или плит тротуара есть деятельность, коренящаяся в определенных влечениях маниакального характера. Действия же нормального человека, как кажется, определяются только рациональными соображениями и действительной необходимостью. Однако благодаря новым методам наблюдения, предлагаемым психоанализом, мы можем понять, что так называемое рациональное поведение в значительной степени определяется структурой характера. При обсуждении значения труда для современного человека мы касались этого момента. Мы видели, что интенсивное стремление к непрерывной деятельности коренилось в одиночестве и тревоге. Такое навязчивое желание работать отличается от отношения к труду в других культурах, где люди работают столько, сколько необходимо, но не испытывают дополнительного влияния внутренних сил. Поскольку все нормальные люди сегодня обладают примерно одинаковым импульсом трудиться, и, более того, интенсивный труд необходим, если они хотят выжить, легко упустить из рассмотрения иррациональный компонент этой черты.

Теперь мы должны задать вопрос: какую функцию выполняет характер для индивида и для общества? Ответ на первую часть вопроса нетруден. Если характер индивида более или менее соответствует социальному характеру, доминирующие его побуждения приводят к тому, что человек делает необходимое и желательно в специфических социальных условиях его культуры. Так, например, если человек испытывает страстное желание экономить и отвращение к тратам на любую роскошь, такое влечение окажет ему огромную помощь – предположим, он мелкий торговец, которому необходимо копить и быть прижимистым, если он хочет выжить. Помимо этой экономической функции, черты характера обладают и чисто психологической, которая не менее важна. Человек, для которого накопление соответствует желанию, проистекающему из его личности, получает также глубокое психологическое удовлетворение от того, что может действовать соответственно; другими словами, он не только получает пользу практически, когда экономит, но и получает удовлетворение психологически. В этом легко убедиться, если понаблюдать, например, за представительницей нижнего среднего класса, делающей покупки на рынке и столь же счастливой от того, что сэкономила два цента, как был бы счастлив человек с другим характером от какого-нибудь чувственного удовольствия. Такое психологическое удовлетворение возникает не только в том случае, если человек действует в соответствии с потребностями, определяемыми структурой его характера, но и когда он читает или слышит об идеях, для него привлекательных. Для авторитарного характера идеология, описывающая природу как мощную силу, которой следует подчиняться, или речь, полная садистских описаний политических событий, обладает непреодолимой привлекательностью и приносит психологическое удовлетворение. Суммируя, можно сказать: субъективная функция характера для нормального человека заключается в том, чтобы побуждать его действовать в соответствии с его практическими нуждами и приносить ему психологическое удовлетворение от этих действий.

Если мы будем рассматривать социальный характер с точки зрения его функции в общественном процессе, нам придется начать с того же утверждения, которое было сделано в отношении его функции для индивида: адаптируясь к общественным условиям, человек развивает те черты, которые заставляют его желать действовать так, как он должен действовать. Если характер большинства людей в данном обществе – т. е. социальный характер – приспособлен к объективным задачам, которые индивид должен выполнять в этом обществе, энергия людей превращается в продуктивную силу, незаменимую для функционирования общества. Рассмотрим еще раз пример труда. Наша современная промышленная система требует, чтобы бо́льшая часть энергии была направлена в работу. Если бы люди работали только по причине внешней необходимости, возникло бы трение между тем, что они должны делать, и тем, что делать они хотели бы, и это уменьшило бы их производительность. Однако благодаря динамической адаптации характера к общественным требованиям человеческая энергия вместо того, чтобы вызывать трения, приобретает такую форму, которая заставляет действовать в соответствии с конкретной экономической необходимостью. Таким образом, современного человека не приходится заставлять трудиться так интенсивно, как он это делает, – он побуждаем внутренней навязчивой тягой работать, которую в ее психологическом значении мы проанализировали выше. Вместо выполнения указаний внешней власти человек подчиняется внутреннему авторитету – совести и долгу, – который контролирует его более эффективно, чем это могла бы делать внешняя власть. Другими словами, социальный характер интернализует внешнюю необходимость и тем самым направляет человеческую энергию на выполнение задач данной экономической и общественной системы.

Как мы видели, после того как в структуре характера развились определенные потребности, любое поведение, соответствующее им, удовлетворительно как психологически, так и практически, с точки зрения материального успеха. До тех пор пока общество предлагает индивиду эти два вида удовлетворения одновременно, психические силы цементируют социальную структуру. Впрочем, рано или поздно возникает разрыв. Продолжает существовать традиционная структура характера, в то время как возникли новые экономические условия, для которых черты традиционного характера больше не приносят пользы. Люди имеют тенденцию действовать в соответствии со своей структурой характера, но или такие действия оказываются препятствием для их экономических целей, или у них не оказывается достаточных возможностей найти занятия, соответствующие их «природе». Иллюстрацией того, что я имею в виду, служит структура характера старого среднего класса, особенно в странах с негибкой классовой стратификацией, таких как Германия. Добродетели старого среднего класса – бережливость, экономность, осторожность, подозрительность – все меньше ценятся в современном бизнесе по сравнению с новыми достоинствами, такими как инициатива, готовность к риску, агрессивность и т. д. Даже если эти старые добродетели все еще полезны – как в случае с мелким торговцем, – возможности такого бизнеса настолько сузились, что только немногие потомки старого среднего класса могут успешно «использовать» черты своего характера в своих деловых начинаниях. Если благодаря воспитанию у них развились черты характера, когда-то адаптированные к общественному положению их класса, развитие экономики шло быстрее, чем развитие характера. Этот разрыв между экономической и психологической эволюцией привел к ситуации, когда психические потребности больше не могли удовлетворяться обычной экономической активностью. Однако эти потребности существовали и должны были искать удовлетворения каким-то иным путем. Узко эгоистическое стремление к собственной выгоде, характеризовавшее низы среднего класса, сместилось с индивидуального уровня на уровень нации. Садистские импульсы, находившие применение в битвах частной конкуренции, тоже отчасти сместились в сторону общественной и политической сцены, а отчасти были усилены фрустрацией. Затем, освободившись от каких-либо сдерживающих факторов, они стали искать удовлетворения в политических преследованиях и войнах. Таким образом, смешавшись с раздражением, вызванным фрустрирующими особенностями всей ситуации, психические силы вместо того чтобы цементировать существующий общественный порядок, превратились в динамит, который использовали группы, стремившиеся к разрушению традиционной политической и экономической структуры демократического общества.

Мы не говорили о роли, которую играет в формировании социального характера воспитание, однако, имея в виду тот факт, что многие психологи считают методы воспитания в раннем детстве и образовательные методики, используемые позднее, причиной развития характера, представляется уместным сделать некоторые замечания на этот счет. Во-первых, следует спросить себя, что мы понимаем под воспитанием. Хотя этот термин может иметь различные определения, если смотреть на него с точки зрения общественного процесса, то социальная функция образования – подготовить индивида к той роли, которую он позднее должен будет играть в обществе, т. е. сформировать его характер так, чтобы он приблизился к социальному характеру, чтобы желания человека совпадали с требованиями его социальной роли. Образовательная система любого общества определяется этой функцией; поэтому мы не можем объяснить структуру общества или личности его членов образовательным процессом, а должны объяснять образовательную систему требованиями социальной и экономической структуры данного общества. Однако методы воспитания чрезвычайно важны, поскольку они – тот механизм, при помощи которого характеру индивида придается нужная форма. Они могут рассматриваться как средства трансформации потребностей общества в личные качества. Хотя образовательные методики не являются причиной развития определенного типа социального характера, они представляют собой один из механизмов его формирования. В этом смысле знание и понимание методов воспитания есть важная часть общего анализа функционирования общества.

Только что сказанное верно и для одного особого сектора всего воспитательного процесса: семейного воспитания. Фрейд показал, что ранний опыт ребенка оказывает решающее влияние на формирование структуры его характера. Если это так, то каким образом может общество влиять на ребенка, имеющего мало контактов – по крайней мере в нашей культуре – с жизнью общества? Ответ на этот вопрос заключается в том, что родители не только используют образовательные паттерны (не считая некоторых индивидуальных вариаций) того общества, в котором живут, но и показывают собственным примером социальный характер общества или своего класса. Они транслируют ребенку то, что можно назвать психологической атмосферой или духом общества, просто будучи теми, кто они есть – а именно представителями этого духа. Таким образом, семья может рассматриваться как психологический агент общества.

Констатировав, что социальный характер формируется образом жизни в данном обществе, хочу напомнить читателю о том, что было сказано в первой главе о проблеме динамической адаптации. Хотя верно то, что человек меняется в зависимости от нужд экономической и социальной структуры общества, он не является приспосабливаемым до бесконечности. Существуют не только физиологические потребности, безусловно требующие удовлетворения, но и потребности психологические, присущие человеку и тоже требующие удовлетворения, а в случае фрустрации ведущие к определенным реакциям. Каковы же эти психологические особенности? Наиболее важной представляется тенденция к росту, развитию и реализации потенциала, развившаяся у человека на протяжении истории, – например, способность к творческому и критическому мышлению и к дифференцированным эмоциональным и чувственным переживаниям. Каждая из этих способностей обладает собственной динамикой. Как только она развилась в процессе эволюции, она стала требовать выражения. Такая тенденция может быть подавлена и фрустрирована, однако подавление приводит к новым реакциям, в особенности к формированию разрушительных и симбиотических импульсов. Представляется также, что эта общая тенденция к росту – психологический эквивалент аналогичной биологической тенденции – приводит к таким специфическим проявлениям, как желание свободы и ненависть к угнетению, поскольку свобода есть фундаментальное основание любого роста. Желание свободы может быть подавлено, может перестать осознаваться индивидом; однако даже тогда оно не перестает существовать как потенциал и проявляется в сознательной или неосознанной ненависти, всегда сопровождающей такое подавление.

У нас также есть причины считать, как было сказано выше, что стремление к справедливости и правде – внутренняя тенденция человеческой природы, хотя она может быть подавлена и извращена, как и стремление к свободе. Делая такое заключение, мы вступаем на опасную почву теории. Все было бы легко, если бы мы могли опираться на религиозные или философские положения о том, что человек был создан по образу и подобию божию или что существует естественный закон, чем и объясняется наличие таких тенденций. Однако мы не можем подтвердить наши доводы подобными объяснениями. На наш взгляд, единственный способ объяснить устремления к правде и справедливости – это анализ всей истории человека, как общественной, так и индивидуальной. Мы обнаруживаем, что для всех, кто бессилен, правда и справедливость – самые важные виды оружия в их борьбе за свободу и развитие. Помимо того факта, что большинству человечества на протяжении всей истории приходилось защищаться от более сильных групп, угнетавших и эксплуатировавших его, каждый индивид в детстве переживает период, характеризующийся бессилием. Нам представляется, что в состоянии бессилия развиваются такие черты, как чувство справедливости и правды; они делаются потенциалом, свойственным человеку как таковому. Таким образом, мы приходим к выводу о том, что хотя развитие характера формируется базовыми условиями жизни и хотя не существует биологически заданной человеческой натуры, природа человека обладает собственной динамикой, которая является действенным фактором в эволюции социального процесса. Даже если мы еще не можем ясно сформулировать в психологических терминах, что представляет собой точная природа этой человеческой динамичности, мы должны признать ее существование. Стараясь избежать ошибок биологической и метафизической концепций, мы не должны совершить не менее грубую ошибку – ошибку социологического релятивизма, согласно которому человек – всего лишь марионетка, управляемая нитями общественных обстоятельств. Неотъемлемое право человека на свободу и счастье основывается на внутренне присущих ему свойствах – стремлению к жизни, к развитию и к реализации потенциала, развившегося в процессе исторической эволюции.

Теперь мы можем перечислить наиболее важные различия между психологическим подходом, изложенным в этой книге, и подходом Фрейда. Первое из таких различий подробно рассмотрено в первой главе, так что здесь достаточно кратко о нем упомянуть. Мы смотрим на человеческую природу как в основном обусловленную исторически, хотя и не минимизируем значение биологических факторов и не считаем, что вопрос может быть поставлен корректно в терминах противопоставления культурных и биологических факторов. Во-вторых, главный принцип Фрейда заключается во взгляде на человека как на существо, представляющее собой закрытую систему, снабженную природой определенными психологически обусловленными побуждениями, и в интерпретации развития его характера как реакции на удовлетворение или фрустрацию этих побуждений; по нашему же мнению, фундаментальный подход к человеческой личности заключается в понимании отношений человека с миром, с другими людьми, с природой и с самим собой. Мы полагаем, что человек в первую очередь – социальное существо, в то время как Фрейд полагал его в первую очередь самодостаточным и только во вторую – нуждающимся в других для удовлетворения его инстинктивных потребностей. В этом смысле мы считаем, что психология личности – по сути социальная психология или, в терминах Салливана, психология межличностных отношений; ключевая проблема психологии – особый характер связи индивида с миром, а не удовлетворение или фрустрация отдельных инстинктивных желаний. Происходящее с инстинктивными желаниями человека следует понимать как часть общей проблемы его связи с миром, а не как проблему человеческой личности. Таким образом, в соответствии с нашим подходом потребности и желания, сосредоточенные на связи человека с другими – любовь, ненависть, нежность, симбиоз, – представляют собой фундаментальные психологические феномены, в то время как для Фрейда они всего лишь вторичные результаты удовлетворения или фрустрации инстинктивных потребностей.