Пропавшие девушки

Боюсь, что сейчас кожа отойдет от черепа. Уже чувствую, как он клочьями вырывает мне волосы. Хватаю его за запястье, пытаясь ослабить хватку. Пытаюсь хоть как-то облегчить свою участь, но он тянет еще сильнее, наклоняя меня все дальше назад и обнажая мою ничем не защищенную шею.

А потом он хватает меня за горло, сжимая так сильно, что у меня возникает такое ощущение, будто я дышу через трубочку. При вздохе слышу свист у себя в трахее. Чувствую, как к лицу приливает кровь, оказавшаяся в ловушке у меня в голове, неспособная прорваться через его стиснутый кулак. Вот как она погибла. Теперь я это знаю. Он делал это и раньше.

Одной рукой стиснув его запястье, другой вытаскиваю из-за пояса нож. Нож, уже тронутый пятнами моей крови. И со всей силы, на какую я способна, вонзаю его ему в руку, чуть выше подмышки. Лезвие задевает кость, затем скользит вперед и погружается глубже. Хватка вокруг моего горла ослабевает, и Колин издает такой звук, будто давится кашлем. Словно глоток воды попал не в то горло. Он поднимает руку, разглядывая рану.

А потом кровь плотными, почти черными сгустками хлещет из его руки. Кровотечение усиливается вместе с пульсом. Он зажимает рану другой рукой, словно надеется остановить кровотечение, но это то же самое, что затыкать руками открытый кран. Кровь течет вокруг его пальцев, между ними. И он смотрит на меня, словно в недоумении. Словно не уверен, что теперь делать, и я должна объяснить ему. Он облизывает побелевшие губы, а потом его заносит в сторону, и он падает на пол у моих ног. Марионетка с порванными струнами, всего лишь куча согнутых под неправильным углом конечностей.

Прислонившись к стене, хватаю ртом воздух. Дышу так тяжело, так отчаянно глотаю кислород, что мне кажется, я все-таки вот-вот потеряю сознание. Падаю рядом с Колином, осев в луже его крови. Моя обувь уже пропитана ею, руки и джинсы липкие и теплые. Наклоняюсь вперед, задыхаясь, опускаю голову между колен, а потом меня выворачивает горячей водой и желчью прямо на мои ботинки и левую руку Колина. Прижимаю руку к носу и рту, как показывал мужчина в поезде, и дышу. Дышу, а голос у меня в голове тем временем без конца повторяет одно и то же. Умоляет меня проснуться.

Интересно, сколько времени нужно человеку, чтобы истечь кровью? Наверное, всего несколько минут. Нас обоих обволакивает металлический душок крови, запах олова и озона. Я могла бы позволить ему умереть. Все могло бы закончиться прямо здесь. Мне не нужно ничего делать, только ждать.

Всхлипываю, зажав рот руками. Раз, другой. Я снова ребенок, мне больно и страшно. Я хочу, чтобы пришли родители. Хочу, чтобы пришла сестра.

И Мэгги приходит. Садится ко мне на кровать, пальцами расчесывает мне волосы. Разделяет их на пряди, готовясь заплести косу.

Мэгги не давала папе травить аэрозолем пауков, плетущих паутины на балконе ее спальни. Мэгги приняла на себя то насилие, которое ожидало ее в машине, чтобы дать мне возможность бежать.

Трясущимися окровавленными пальцами хватаюсь за пояс Колина, и мне с трудом удается расстегнуть пряжку. Выдергиваю пояс из петель брюк и, обернув его вокруг плеча Колина, туго затягиваю до тех пор, пока широкий поток крови из раны не уступает место тонкой струйке. Затягиваю еще туже. Он не двигается, не издает ни звука. Телефон лежит у меня в заднем кармане, и, набирая девять-один-один, я размазываю по экрану кровь.

Наверное, Олсен услышал звонок по радио или ему кто-то сообщил, но он появляется сразу после «Скорой» и первых копов. Передо мной сидит на корточках один из санитаров и дает мне указания, которые я не очень хорошо выполняю, а другие санитары вывозят из квартиры каталку с Колином. Санитар хочет, чтобы я легла на носилки, это я понимаю. Но я все прошу его подождать. Я пока не могу двигаться. Стоит мне наклонить голову, как подо мной начинает качаться пол. Боюсь, если попытаюсь пошевелиться, гравитация навсегда отпустит меня.

— Идемте, — говорит санитар, а я пытаюсь отогнать его.

Не могу я никуда идти. Не могу пошевелиться. Все вокруг по-прежнему кажется слишком хрупким. Все могло с легкостью закончиться иначе. Думаю о черных пятнах перед глазами. О его руках, сжимающих мое горло. Обо всех вариантах исхода, когда я могла бы оказаться на полу под Колином. Мне становится смешно при мысли о том, что Колину пришлось бы звонить Аве, если бы он убил меня сегодня. Просить помочь убрать еще один женский труп, а ведь он только что вышел из тюрьмы за первое убийство.

Олсен протискивается в комнату, и по его лицу я вижу, насколько все плохо. Видимо, совсем хреново. При взгляде на меня у него бледнеют губы. Олсена не так-то просто лишить самообладания. Похоже, я в конце концов нащупала его предел.

Он садится на корточки передо мной. На руках у него латексные перчатки. Все-таки здесь столько крови. Колина. Моей. «Я — часть места преступления, — думаю я. — Теперь я улика».

— Совсем плохо? — спрашиваю я, поднося руку к лицу, хотя пальцы все еще липкие от крови.

Видимо, нам в голову одновременно приходит мысль о том, что я сижу тут в окровавленных джинсах и лифчике, — он снимает пиджак и накидывает его мне на плечи. Почувствовав на теле тепло подкладки, сразу осознаю, как я замерзла. От холода зуб на зуб не попадает.

— Тебе надо в больницу, — говорит Олсен.

У меня во рту кровь. Я чувствую ее привкус — грязного металла и соли, как поверхность монетки. Хоть бы это была моя кровь, а не Колина. У меня онемело лицо. Оцепенело тело. Я не чувствую пальцев, как будто слишком долго пробыла на холоде.

— Ему позвонила Ава, попросила отвезти меня домой, — бормочу я.