Пропавшие девушки

— Нет, — отвечаю я. — Он дернул меня за волосы и схватил за шею, и тогда я… использовала нож. — Показываю им синяки на шее.

— И он не видел, что у вас нож? — спрашивает Харди. — Вам удалось достать его из сумочки, а он даже не заметил.

— Наверное, — шепчу я.

Голова пустеет, наполняется воздухом, словно растягивающийся воздушный шарик. Нож. Ошибка. Наверное, надо было использовать что-то другое, чтобы действия не выглядели такими обдуманными.

— Не знаю, — говорю я, но вопрос ускользает от меня.

Вспоминаю острые стеклянные края награды за подкаст. Такое поэтичное оружие; какая упущенная возможность. Мысль, пришедшая мне в голову, настолько смешна, что начинаю глупо хихикать. От смеха мне чудовищно больно, ребра трещат от боли, но я понимаю, что не могу остановиться. Олсен и Харди сначала переглядываются, а затем смотрят на маму. Неадекватный приступ смеха озадачивает и немного беспокоит их всех. Прижимаю руку к травмированному рту, пытаясь перестать вести себя как чертова маньячка. Как будто у меня совсем крыша поехала. По щекам катятся крупные слезы. Мама встает, подняв обе руки, как будто готова защищать меня от детективов, подобно полицейскому во время погрома.

— Так, — говорит она. — По-моему, на сегодня хватит. Ей сегодня и так досталось, вам не кажется?

Харди кивает, присматриваясь ко мне, словно я вдруг начала бредить, однако протягивает мне визитку.

— Если вспомните что-нибудь еще.

Я беру карточку, все еще давясь от смеха. Когда детективы выходят, Олсен даже не смотрит на меня.

Я сплю, и мне снится Ава. Она приходит ночью, крадется мимо моей матери, уснувшей на диванчике рядом с кроватью, положив голову на подушки и укрывшись больничным одеялом. Ава нависает надо мной, в спину ей светят лучи флуоресцентной лампы, льющиеся в дверь из коридора. В размытой темноте и тумане обезболивающих, текущих из капельницы, я не вижу ее лица, но знаю, что это она.

— Что ты наделала? — шепчет, едва ли не стонет она. — Марти! Что ты натворила?

Пытаюсь говорить поврежденным, распухшим от крови ртом, парализованным убивающим всякую чувствительность холодком лекарств. Пытаюсь сказать ей, что поступила лишь так, как уже поступала она. Надавила пальцем на чашу весов. На секунду взяла на себя роль Бога.

Пытаюсь спросить, не за тем ли она пришла, чтобы убить меня.

Она садится на край кровати, протягивает руку и легкими, как перышки, пальцами гладит мое раненое лицо. Распухший глаз, рассеченную губу, опускается к синякам на шее. Это отпечатки пальцев ее брата, оставленные темной кровью на моей коже. Ее глаза вдруг блестят от слез. Словно ангел, думаю я, протягивая к ней дрожащую руку, и она переплетает пальцы с моими. Мы обе совершили ужасные поступки; это нас объединяет. Интересно, какое место мне отведено на ее шкале справедливости, в ее идеях о мести. А еще мне интересно, боится ли она меня.

— Знаешь, сколько жизней я спасла? — шепчет она. — Как мог Бог не дать мне одну-единственную ради сотен тех, что я сберегла для него?

Ее рука кажется теплой и сухой. Она могла бы убить меня прямо сейчас. Вероятно, ей известна тысяча способов, как это сделать.

Вот и проверим веру Теда в ее сдержанность и хладнокровие. Потому что если она и соберется отнять еще одну жизнь, то это, конечно, будет моя. И непременно сейчас. Я забрала у нее того, кого она любит больше всех. Лишила ее человека, ради которого она пошла бы на убийство.

— А скольких спасла ты? — с вызовом спрашивает она.

Я не могу ответить на этот вопрос. Потому что не знаю. Наверное, все те жизни, которые отнял бы Колин, если бы ему позволили остаться на свободе. Как минимум мою собственную. Но думаю, это она уже знает. Думаю, вытирая блестящие следы слез на щеках, она все понимает. В конце концов, это она втянула меня в это. Использовала как инструмент для достижения своих целей. История моей сестры. Тот почтовый адрес. Она использовала меня, чтобы расставить ловушки, лишившие жизни Дилана Джейкобса. Она должна была понимать, что если я узнаю правду, то просто так этого не оставлю.