Из Турции пришло известие о кровопролитном деле Б<а>умгартена (Кирилин называл его
В четверг утро провел на выставке, где видел Казина (достойного уважения за его скандалезность), Криштафовича и Инсарского. Билетов роздали штук пять, и погода стояла адская. Обедали у Григорья, как сказано. В пятницу вечер у Паши не состоялся, чему я очень рад. Вечер субботы прошел с непривычки сидеть дома, отчаянно скучно, такой скуки я давно не запомню.
Все эти дни не мог привести желудка в порядок, принимал капли и порошки, унывал духом, сидел покинутый почти целым светом, однако читал и трудился, обдумывая и двигая вперед несколько повестей разом. Приапизм немало одолевал меня в моем одиночестве. Вообще, об этих печальных днях нельзя многого сказать.
Попривыкнув к дому и водворив порядок в работах, скучать перестал. Во вторник ездил к Лизе, и то был мой единственный выезд. Она меня смешила, рассказывая о непотребствах Михайлова, который в пятницу, получив 100 целковых, ухлопал их в один день, напился c Бурдиным и вел себя непотребно. В среду явился и сам Михайлов, весь зеленый, приезжала еще Вревская, так что утро прошло приятно. Одно худо, что я окисляюсь от долгого спанья. Вечером думал ехать к Маевским, но, узнав что у меня будет Тургенев, остался и провел с ним вечер очень приятно. Тургенев отличный человек, но немножко чересчур умен, его разговор есть гастрономия своего рода. Или он хотел быть особенно умным для меня, только его беседа несколько напоминает лучшие вещи Верди — хорошо, но не просто. В пятницу я обедаю у него.
Фельетон двигается, «Вражда и Любовь» дошла до 4-й главы, начало «Приключений мертвеца» отправил к Краевскому. Как-то обедал у меня Дрентельн и сообщил о Капгере смешные, но вместе с тем печальные сведения.
Я очень рад, что вчера вечером съездил к Краевскому на его четверг. Публики было не очень много, но все большей частью люди, которых приятно видеть. Фет, Тургенев, Гаевский, Михайлов (с которым мы и прибыли), Дудышкин, Корш, Левицкий с женой и давно не виданный В. Зотов с супругой. Были еще лица менее знакомые, между прочим московский мудрец Грановский с женой. Нос этого мудреца сильно посинел, а лысина расширилась с тех пор, как мы с ним виделись во время моей ожесточенной борьбы с московскими пророками. Много времени прошло с той поры, не бесславного для меня времени, смею думать. Левицкий, сидевший за ужином возле меня, восхищался апостольскою наружностью Грановского и говорил мне: «Вот звезда первой величины». П... первой величины, — хотел я ответить. Положим, что Гр<ановский> умен, добр, но я не вижу причины, почему ему быть авторитетом и повелителем. Литературная деятельность его ничтожна. Более я ничего не знаю и знать не хочу. В. Зотов более сделал для словесности, чем Грановский[516]. Ох, эта Москва и дипломы на звание мудреца! Играл в бильярд с Тургеневым и Дудышкиным, проиграл две партии, Лизавета Яковлевна была весьма любезна, Краевский равномерно. Ужинали вовремя, и в начале второго я уже находился дома. Видел Григоровича на короткое время. Дамы были недурны, но если б пошло на торг, ни за одну не дал бы я и пяти целковых.
Наконец удалось встать пораньше (в пятницу, тоже и сегодни). Со всем тем вчерашнее утро прошло не совсем плодотворно: кончил только письмо о журналах[517], не читал же, кажется, ничего. В третьем часу сел в сани и поехал с Острова по снегу, истершемуся в песок и оттого получившему couleur feuille morte[518], весьма неприятную глазу. Прежде всего выполнил свое намерение насчет Альбединского, заехал в казармы Конного полка и, не застав его дома, оставил записочку. Теперь я отплатил за любезность любезностью, дальнейшая дружба от него зависит, — с этими
Проводив гостей, мы поехали с Тургеневым к Лизе, дорогой беседуя о Лонгинове, Герцене и о прочем. Донна приняла нас, одевшись в шелковое платьице gris de perle[521] и оправив свои волосы с косой, обвитой вокруг головы. Она была очень мила и произвела должное впечатление. Напившись чаю, Тург<енев> поехал к Одоевскому, кажется, для столописания, я же остался у Лизы часа до двенадцатого.
Тургенев смотрел черты на моей руке и сказал следующую вещь, которой первая часть поразительно верна: «
Хорошая жена есть такая роскошь, для которой можно отказаться от многих излишеств.
Вчерашнее утро прошло в незначительной работе: чуть я начинаю выезжать и принимать гостей, мое вдохновение пресекается. Часа в три явились Григорович, Фет, Каменский и брат с Олинькой. Хорошо, что некоторые из моих друзей не пришли: в столовой было тесно, и я, пожалуй, мог сказать им, как вчера Тургенев двум его друзьям: «Надеюсь, господа, что вы у меня не обедаете?». Фет был весьма мил, читал свои стихи и начало «Подражания Данту», где, между прочим, рифмуют codex и podex[522], — мысль весьма счастливая. Каменский был очарован «Пчелами» и «Голубем»[523]. Фет очень сносен в дамском обществе, он не конфузится, говорит довольно много и не требует, чтоб его занимали. Но героем дня, конечно, был Григорович, он смешил нас вплоть до 7 часов, когда приехали Жуковские. Чтоб не было накурено в гостиной, я увел мужчин в кабинет, и там-то автор «Деревни» покрыл себя неувядаемою славою, представляя Каратыгина и совершая описание живописного путешествия по черным лестницам, где стоят кадки с серой водой, по которой плавают рыбий пузырь, яичная скорлупа и угли (вероятно, из самовара). К девяти часам Гр<игорович> и Фет уехали. На время приезжали Смирнова с дочерью, но ужинали только мы вшестером и доврались до того, что Наталья Дмитриевна коснулась заутрени и Calendrier des vieillards[524]. Являлся Капгер, кислый и нелепый, — его теща будущая чуть не умерла от воспаления. Холера увеличивается в городе. Ждут ответа на нашу ноту из Англии и Франции. 37 чужих кораблей стоят в Черном море, между ними 6 турецких. Это уж очень подло, — но я все-таки желал бы мира и спокойствия.
В воскресенье не произошло ничего порядочного, но день нескучно прошел. Обедал у Панаева с Фетом, Тургеневым, Григоровичем, Анненковым, Языковым, Краснокутским и давно невиданным Лонгиновым. Были еще Кетчер, новое лицо Ушинский и Лизав<ета> Яковлевна. От великого изобилия гостей в беседе не имелось согласия, Григорович же, сидевший около меня, жаловался на мигрень. После обеда замечательны были рассказы Григор<овича> и Лонгинова о театральном чернокнижии, особенно врезался мне в память вечер у Леонидова, где у одного гостя разодрали рот, другого топтали сапогами и т. д. Когда часть гостей, испуганная такими делами, обратилась в бегство, хозяин пошел догонять их в одной рубашке, по морозу. Se non e vero, e ben trovato[525]. По части чернокнижия весьма недурны «Досуги Козьмы Пруткова», нелепое творение братьев Жемчужниковых и Толстого. От Панаева...
Работа шла из рук вон плохо, или лучше сказать, вовсе не шла: написал строки три, побродил по своему кабинету и, не зная что делать, пошел обедать к Н. П. Евфанову. Там мы обедали с ним, его братом и приезжим медиком Быстровым, недавно назначенным в действующую армию начальником всех подвижных госпиталей. Этот господин — чучело порядочное. За обедом разговор шел довольно чернокнижный: сравнивали Рашель с лейб-медиком Мандтом, — черт знает что такое? Впрочем, утро прошло недурно, вечер тоже. Я поехал в оперу и достал кресло в 5 ряду. Давали мою незабвенную «Сомнамбулу»[526], в которой каждая нота влечет за собой миллион воспоминаний. Может быть, я один из всего народа, наполнявшего залу, видел и слышал де Лагранж в первый раз. Как певица, она не произвела на меня сильного впечатления, как женщина, она мне очень понравилась, особенно en face[527], профиль у ней как-то угловат. Какая-то сидевшая возле меня в бенуаре хорошенькая дама все время глядела на меня так пристально, что я почти повержен был в конфузию. Сперва я вообразил себе, что это Аннонсиада, которой лицо я уже успел забыть, но то была Челищева, персона решительно мне неизвестная. Вероятно, тут какое-нибудь сходство физиогномии. Видел Н<иколая> Алексеича, Строганова, Каменского, брата, Анненкова, Пальчикова, Сергея Дмитрича, Долгорукова, Обрескова, Акимова, Милютина Н. А. и разных других особ. Кончился спектакль рано, и я, не зная куда деваться, ибо был небрит, проехал домой и лег спать рано. Утро стояло солнечное, и мои пешеходные прогулки произошли с приятностью. Что за миленькая актриса играла Лизу в «Сомнамбуле», — кажется, то была m-me Тальяфико. Толстенькая, беленькая коротконожка, со вздернутым веселым носиком. В ложах мало было хорошеньких дам. У Лагранж очень приятный взгляд и улыбка. Черт знает! хоть бы влюбиться в какую-нибудь певицу!
ebooksa