Дни отдыха, не лишенные приятности, хотя и сопровождаемые насморком, с одной стороны, и постной гастрономиею, с другой. В понедельник имел сеанс у Степанова для моей статуэтки: плод лавров, мною приобретенных семилетней работою[564]. От него заехал к Тургеневу и взял у него читать «Villette» К. Белля[565] и еще страшную, престрашную книжицу «Manuscrit trouve a Saragosse»[566][567], книжицу вроде Льюизова «Монаха»[568], но едва ли не увлекательнее составленную. Начало вечера был у Лизы, потом сидел и читал, что продолжалось и весь вторник, за исключением краткой работы над «Письмом Ин<огороднего> подп<исчика>» и корректурами Скотта, над которыми Фрейганг порядочно потешился и потешился без всякой причины. Есть что-то отрадное в этом чтении запоем: — вчера, например, я отвалял великую часть Теккереева «Эсмонда», кончил «Manuscrit...» и, не утомясь, перешел к Коррер Беллю, — первые главы «Villette» превосходны. Что за сила у этой писательницы, но по временам как неискусно владеет она своей силою! Маленькая Полли прелестна, лучше Павла Домби[569], но сама героиня плоха.
Весна близится несомненно — оттепель, солнце и приятный воздух, наделивший меня, однако, насморком, зубной и головной болью. Всю эту неделю у меня пропадает каждое утро через Степанова, который лепит статуэтку с убийственною медленностью. Хорошо, однако, что я там бываю почти всегда в одно время с Тургеневым, а вчера сверх того были Некрасов и Григорович, так что составилась блистательная беседа. В четверг обедал я у Тургенева с Панаевым, Лонгиновым и некиим Вакселем, человеком хорошим, но более всего заметным по своей странной наружности: у него седая борода чуть не до «чресл». Причиной этого обеда было чтение поэмы «Матвей Хотинский», которая лежит здесь, до ее перемещения в «Чернокнижие», особый альбом, сооружаемый мною для помещения в нем стихов и прозы нелепого содержания. Вечером все собирались ехать к Языкову, но я не мог ехать по причине головной боли, кажется, приключившейся от хохота во время чтения поэмы. Со всем тем мой вкус таков, что, по моему мнению, поэма выиграла бы, если б
Читал запоем, то мало, то много, а то и по целым вечерам. Во-первых, почти кончил «Вильет» — много силы и много неуменья справляться со своей силой. Кой-где видел повторения: эти учителя, классные дамы и т. д. мне знакомы. Но есть лица отличные, особенно Полина, Мэри и Джон Грагам. Затем идет «M-lle Maupin»[570], которую дал мне Лонгинов, — вещь неистовая, quel"que chose de fortement epice[571], потом «Эсмонд». Хотя мои занятия и чтения еще далеко не пришли в порядок, хотя я еще не вернулся к старой моей системе кратких выписок, но я доволен и тем, что не имею скучных минут бездействия. Вчера был у Своева, лобызал Таничку, видел Савона, Сергея Дмитрича и их злополучного сожителя. Все говорит о войне и походах — печальный предмет разговора!
Вчера день прошел хлопотливо и посреди большой компании. Едва вставши, проехал к Степанову для предпоследнего сеанса и так как застал его совершенно одного, то время прошло скучно. По Неве, метели и снегу вернулся домой еще до прихода гостей, кое-что прочел, лежа на диване и не рассчитывая на большую публику по случаю дурной погоды. Явились Григорович, Михайлов и брат с женой. После обеда пришли Ахматов и Пальчиков, но часов в 8 я должен был покинуть компанию и устремиться к Лизавете Николаевне по поводу какого-то необыкновенного вечера. Особенно меня туда влекло желание встретить молодую Тургеневу, о которой я много слышал, но, к сожалению, вместо нее явилась только добрая, седовласая Еропкина. Была еще некая Хвостова, une belle sur le retour[572], мне не полюбившаяся; она слишком много говорила о своей родне и о Лермонтове, который, как гласит хроника, был в нее влюблен[573]. Пришло несколько приятных людей: Никитенко, Гаевский, Тургенев и Некрасов, хлыщеобразный Стасов, которому тут не было хода, и наконец Сенковский, с которым мы встретились дружелюбно, по крайней мере, я ровно ничего против него <не> имею, хотя бывать у него и не стану. Ужинали и покончили вечер сносно, хотя не блистательно.
После метелей и снегов утро вчерашнего дни открылось отлично, а сам я против обыкновения встал не кислым. Почитал «Villette», занялся довольно грустным делом, то есть разборкой ревизской сказки[574] по случаю поставки рекрута, а занимаясь им, почувствовал истинное угрызение совести. Так мало заниматься своим имением, так мало вести порядка в списках и счетах есть вещь непозволительная! И подобные мне люди смеют говорить о политике, о государственных делах — не имея дарования вести оброчных списков в порядке! Пора вести дела по имению в порядке, женское хозяйство очень хорошо и мягко и ценится как следует, но ему всегда не будет доставать аккуратности. Говорил с матушкой о порядке рекрутчины и предлагал ей, чтоб предоставлять
Вчера обедал у Григорья с Алекс<андрой> Петровной и Григоровичем, который нас услаждал немало. Но главное услаждение подберег он к сегоднишнему утру. Когда я сидел у Степанова, кончая сеанс для статуэтки и беседуя с Некрасовым, достопочтенный автор Рыбаков вбежал к нам и, усадив меня особо на кресле, сообщил мне две приятные новости. Вчера он был на домашнем спектакле Театральной школы и устроил два дела: завтра он везет меня к Шуберт, а в пятницу вечером на репетицию школьных пиес и балета, так что театральный мир будет для меня отверзт. Думая о таких соблазнах, я почти теряю охоту ехать из Петербурга. Если все устроится по желанию, то сколько приключений, наблюдений и чернокнижия извлеку я из всего этого мира! Искренно поблагодарив Григоровича и собрав еще кой-какие утешительные сведения, я проехал с ним к Тургеневу, которого застал в печальном состоянии. У него сильный припадок боли в спинной кости, такой припадок, что он не может ни лечь, ни двинуть рукой, ни прислониться к чему бы то ни было. У него были еще при мне Ваксель, еще его двоюродный брат, кажется, кавалергардский полковник, и еще граф Толстой, коего физиогномия не пришлась мне по вкусу. Обедал я сегодни у Вревской по особому приглашению, часов в шесть, и обедал не очень хорошо, по крайней мере, вставши из-за стола, почувствовал страшную тяжесть. Из собеседников доставил мне большое удовольствие А. Н. Вульф, остальные же посетители были Саша Вревский, С. С. Траскина с воспитанницей своей и чудовищная m-lle Вульф. Всех дам милее вышла мисс Мери, но гувернантка ее мисс Пирс также довольно чудовищна. Вечер окончил я, ужиная у Григорья с Н. В. Пальчиковым.
Среда прошла недурно: утром гулял по солнцу в пальто, обедал дома один, а к семи часам явился к Тургеневу, где с великой радостью нашел Болеслава Маркевича и почерпнул от него много известий о нашем Маркевиче. Мы будем видеться: Болеслав, несомненно, умный человек, а кроме того, его лицо живо напоминает мне брата, — я к таким мелочам довольно чувствителен. Тургенев оказался слабым после болезни, тем не менее он поехал со мной и с Григоровичем на обещанный вечер. Нас встретили как нельзя милее и ласковее. Что сказать о Шуберт? Helas, helas! она мила и неглупа, и жива, и весела, но не нравится мне настолько, чтоб стоило предпринять волокитство. Я не понимаю, что я за человек! Любя женщин ужасно, я не могу найти ни одной женщины, которая бы меня хотя немного пошевелила! Чего я жду и кого мне надобно? Бездна юношей дали бы вчера многое, чтоб быть на моем месте, и я, пожалуй, охотно уступил бы им свое место и все шансы в мою пользу. Однако я стану бывать у Шуберт и познакомлюсь с ней поближе[578]. Живет она с сестрой на манер небогатых чиновниц, скромно и чисто. Вообще, вечер прошел недурно, нас кормили постным ужином, а разговор все более шел «об искусстве»!
ebooksa