Князь снова кивнул: согласен.
— То есть цимцум не только сжатие божьего места для размещения места миру, но еще и отражение, которое принимает порцию Блеска. Тем самым, отразившись, следствие порождает причину, потому что в точке творения нет промежутков.
На этих словах хасид царственно опустился в кресло.
— Спасибо за уточнение, мой дорогой Барух. Конечно же, речь идет об отражении, каковое рождается над водным зеркалом одновременно с жемчужиной. А теперь внимание. Смотрим, как появляется время. Луч света, который спускается из Айн соф на ровность, лучше всего сравнить с падающей жемчужиной. Так будет проще, а значит, точнее. Мысленно замедлим это падение…
Князь поднес пальцы к бокалу с водой и уронил жемчужину.
Брызги задели сонное лицо Фаринелли, и тот брезгливо встряхнул бетховенской гривой.
— Не спи, соня, — заметил хозяин. — Мысленно рассмотрим поведение глади. При замедленной съемке видна поразительная картина. Упав в воду, жемчужина образует жидкую корону из семи побегов, каждый кончик короны увенчан крохотным шариком, точной копией упавшего шара, а из центра вырывается ответный побег, который становится все выше и выше пока на пике не выбрасывает из своей глубины ответный шар, который достигает стартовой точки. Видите, мои пальцы мокры.
Князь показал влажную ладонь и торжественно обтер салфеткой.
— Так тень отвечает упавшему свету. Здесь ставим точку. Этого образа нам вполне хватит. Теперь смотрим на человека. А если свести наше бренное тело к этой великой схеме творения? Сначала лужица плоти. Затем в нее жемчужиной падает смысл. От падения лужица становится чашей. Из ее центра вылетает ответный побег, он же наш позвоночник, который тянется вверх до тех пор, пока не порождает в кульминации взлета пузырь. Это череп! Череп, который, вращаясь вокруг оси, брызгая в разные стороны светом, пробил в разных местах кожицу пузыря и породил наши глаза и наш рот, наши уши и ноздри, глотку с язычком для глотания и, наконец, вскипел пеной мозга. И замер на долю секунды, оглядываясь окрест в изумлении разума, прежде чем не обрушиться вниз. Эта секунда, увы, равна длине нашей жизни. А наши ноги и руки, наш позвоночник — всего лишь слияние брызг, запечатавших миг творения. Что вы на это скажете, мой уважаемый Барух?
Хасид снова царственно встал, подхватив речение хозяина.
— Да, Виктор, соглашусь, я тоже струйка плоти в фонтане вселенной. Хвост крови в облатке кожи, с головой, обтянутой панцирем черепа, где пена создала дары глазниц, расщелину рта и лабиринты для слуха. Сквозь эти отверстия смотрит и разговаривает наш мозг, взбитая падением смысла морская пена творения, капля с перста Его.
Раввин развел руками в знак восхищения и согласия.
— Князь нарисовал вдохновенную картину цимцума, ограничив его рамками появления тела. Ведь речь идет о первом Адаме, по имени Адам Кадмон, который есть шаблон человека для миллионов копий. Человек есть оттиск творящего падения печати Господа в мир. По сути, речь идет о волчке на кончике пальца. О стреле, которая держит мишень. Черенок! Он повсюду. Стрела черенка торчит из центра вишни, сперматозоид — из яйцеклетки. Яблоко! Стоит его разрезать на две половины, и мы увидим, как от падения смысла расходятся в противоположные стороны левая и правая волны мякоти, а в центре взлетающий от счастья к Господу черенок, ось творения, которую вы прекрасно сравнили со струйкой воды, но…
Оратор взял уважительную паузу, погладив благородную бороду.
— Но, князь, в вашей картине нет места случайности, она слишком стройна. В вашей картине имя Творца, да будет он благословен здесь и далее по ходу моей речи, слишком уж идеально творит мироздание, а весь фокус как раз в том, что требовалось сотворить не копию Бога, а его близнеца, созданного по образу и подобию. Вот почему, говорит Ари, Господь тут же отвернул свой взор от творения, чтобы дать выход случайности. Без его пригляда чаша, в которую ударил луч света, тут же разбилась от переизбытка лучей, и человек, увы, не идеальное яблоко, а всего лишь благородный мешок, набитый долями взрыва. Этот контур из кожи с трудом держит семь великих осколков: сердце, печень, желудок, кишки, отлетевшие почки, взбитую падением пену легких и вылетевший наружу шар черепа с мозгом. Едва-едва в последний миг пойманный шеей. Плюс семь миллионов малых осколков, из которых собрано все наше прочее месиво. Как видите, прекрасная картина сразу наполняется чувством отчаяния, потому что вышло то, что получилось, а не то, о чем мечталось…
Валентин, слушая слова хасида, испытывал невероятное возбуждение ума, он буквально умнел на глазах и, хотя никогда дураком не был, был, разумеется, чужд тонкостей иудейской мысли, что всегда ищет не истин, а возможности приумножить тайны… Пытаясь понять, что с ним происходит (надышался?), чувствуя легкое головокружение от пряного аромата, соображал, что слова хасида выдержаны в духе мистического гимна, а гимн есть род молитвы. А молитва — разновидность праздника. Что он не просто думает, а ликует по поводу того, что может думать о Нем.
Тут в голову Валентину пришла одна мысль, и внезапно к полному удивлению самого себя он вновь вмешался в таинственный диспут:
— Теория князя, на мой взгляд, близка к абсолютной истине. Вот рука. — Он вскочил с места, простер руку над столом и перевернул ладонь вверх: — Гляньте! Вот она, чаша, из которой брызнули пальцы. Пять струй!
Близняшки тут же показали ему язык и скорчили рожицы: фуй.
— Но я бы хотел сказать об ухе. Вот где исток нашей жизни. Падает капля рождения с ладони творца. На воде появляется всплеск короны, первая фаза сотворения человека. Посмотрите на ухо. Что это, как не всплеск? Всплеск в виде завитка ушной раковины. А сердцевина уха, слуховой тоннель — след от падения капли в центр головы. Вот, на мой взгляд, начало. Адам появился на поверхности глади сначала как ухо.
ebooksa