— У меня все, — сказала отличница и уселась на место.
За столом повисла тяжелая пауза.
— Что ж, — начал князь. Было видно, что он огорчен мелкой низостью ближнего круга, но старается подавить гнев. — Не будем злоупотреблять нашим всеведением. Господь все знает. Но молчит до поры до времени. Что ж, берем равнение на молчок. Чем провинились нежные робкие создания, выползая погреться на солнышко перед топающим слоном. Слепец! Простим дурня. Кок!
— Да, — ответил человек в колпаке, шагнувший из полумрака.
— Накорми сегодня до изжоги господина Адониса французскими улитками по-провансальски.
— Будет сделано, шеф.
— Бойся гнева терпеливого человека, глаголют китайцы, — усмехнулся домашний тиран и повернул лицо к близнецам.
— Теперь. По поводу шалостей моих любимых дочурок. Что ж, это моя вина. Я не подпускаю к ним молодых женихов на пушечный выстрел. Какая пошлость — любоваться пролитой кровью, словно новеньким лифчиком. Простим глупышек. Только прошу медсестру бассейна… Марина!
— Да, хозяин. — Из полумрака шагнула еще одна фигура.
— Пусть поздно, пусть. Дезинфицируй уши обеих проказниц доброй порцией йода.
Что было тут же исполнено с явным излишком: вид красавиц с коричневыми ушами всех насмешил.
— Остался мой бриллиант, царь моей жизни, любимый Фарро. Не будем карать любимца за обидные мысли. Думаю, они родилась сгоряча, не так ли, мой мальчик?
Бледный толстяк покаянно кивнул.
— Всесильный не ставит мысли в вину человеку — только дела. Правда, известно, что на Страшном суде мысли тоже будут преданы суду всесожжения. Но до Суда надо дожить. Не будем спешить и мы. Простим. Не отдадим на съедение псам его грех. Только с одним условием. Спой, Фарро!
— Спой, — зашумело застолье.
Толстяк покорно кивнул и, всколыхнувшись обильными телесами (два Паваротти внутри концертного фрака!), прошел к роялю. Магдалина села за клавиши, раскрыла ноты и уверенно начала фрагмент из оперы Генри Перселла «Актеон и Артемида», тот финальный фрагмент, где умирающий Актеон, загнанный псами богини-охотницы, молит Артемиду забыть про его вину, а богиня грозит наглецу терзать его душу даже в аду. Достав батистовый платок промокнуть лоб и опустив на край рояля пухлую руку, Фаринелли запел. При этом его грудь и живот затрепетали так сильно, что, казалось, он бьется в корчах. Словно в его телеса под батистом вцепилась пантера и рвет жилы певца. Вот-вот — и белизну сорочки зальет кровью.
Боже, как он запел!
Он пел поочередно двумя голосами Актеона (тенор) и Артемида (сопрано).
Но как такое возможно!
Из алой пещеры чудовищной глотки, годной для паровоза, вылетел страстный спиритуальный голос бесполого существа, струя чистой музыки, голос поющей луны, которая как раз к этому времени причалила за огромным окном столовой в нише между стволами. Он не пел, он умирал от печали и обиды на норов античного мира. Протягивая свою сдобную руку движением мольбы, он просил прощения у жестокой мужеподобной богини, которую его плачущий взор нарисовал в высоте небес, жестокую Астарту-девственницу, любовницу охотничьих псов. Протягивая платок, как нежное сердце Пьеро, он, тоскуя, лил из голоса слезы, а из снежного платка — горячую кровь, которая расцветала гиацинтами под его мольбой. Я не виноват, богиня, что нечаянно оказался рядом с твоей наготой. Что кастрату твоя нагота! Почему ты караешь меня за несовершенство подлунного мира? Прости и прощай… Умри, восклицала жестокосердая богиня, я и в аду буду терзать твою наглость зубами собак! От жалости к пленнику смерти у всех закипели слезы, князь закрыл лицо руками в припадке эмоций. Взяв высшую ноту, от которой зазвенела луна, напудренный болью, толстый Пьеро упал на колени, погружая голос прощания в купель лунного блеска, и вместе с ним в эту чашу кончины упали все жребии наших судеб, благодарно обнимая и принимая наказание богини охотницы — вечную смерть.
ebooksa