— Деревянная коробка для сигар на столе из цветного стекла не просто коробка. Ее фирменный знак — скорлупа позолоченных грецких орехов на крышке. Это изделие фирмы Тиффани. Или головки наших проказниц в чалмах, видите, броши в форме лотоса, куда спикировал шершень из янтаря?
— Это работа Фуке, — в один голос заявили мартышки, вскочив из-за стола, и гордо, показали броши, приколотые к белому шелку.
Издали шершни казались каплями меда.
— Да, это именно Фуке! — подтвердил спец. — 1902 год. На последнем аукционе «Сотбис» они были проданы за двадцать семь тысяч евро.
— Каждая! — ввинтила Магдалина, лаская пальцем солнечный зайчик.
— Дорогой Гелий, как раз сегодня мне предстоит еще одна покупка, — заметил князь и скосил взор на ручные часы. — Вот-вот начнутся торги в Лондоне. Распродажа коллекции семьи Эссен. В зале торгов мой секретарь. Он свяжется по телефону.
— Господа, я готов расцеловать все что вижу. Столовые приборы и подсвечники из позолоченной бронзы в форме кувшинок. Декоративная скатерть — пруд, затянутый зеленоватой ряской с жилками упавшего в воду папоротника. Здесь кувшинки подняли свои желтые рыльца из воды, здесь водяные лилии раскрыли свои снежные клювы. Свет — медный с оттенками персика. Свет во все небо над лесом, процеженный сквозь огромные стекла с пятнами витражей в духе Альфонса Мухи — ни одной прямой линии. Кажется, что феноменальный по краскам закат — тоже дело рук нашего гурмана. Свой вечер, а заодно и наш ужин Виктор фон Боррис украсил заходящим светилом. И смотрите: уже наготове луна, бледная и томная, как положено луне в стиле модерн… Я знаю, она выйдет в тот момент, когда наш певец исполнит новую арию. Дом как единое произведение искусства…
— Особенно восхищает, князь, мемориальная комната Уильяма Морриса, точную копию которой вы создали на втором этаже. Кто не видел, советую заглянуть. Я бродил тут, как в тумане. Ведь именно в этой гостиной распустился опийный мак ар-нуво, тут роковой дурман достиг зрелости. Коробочка треснула, и маковые зерна полетели наружу. Отсюда по свету разнеслись мысли зачинщиков викторианского бунта Морриса и Рёскина: польза есть красота! Здесь родились дети бунтующей фразы. Европейцы: Данте Габриэль Россетти и Джойс, Бенито Муссолини и Морис Равель, Уэллс и Ницше, Гитлер и Шпеер, Роберт Колдевей и Вальтер Андре, Оскар Уайльд и Бердслей, Штук и Корбюзье. Граждане Российской империи: Дягилев и Бурлюк, Стравинский и Ленин, Маяковский и Кандинский, Троцкий и Сталин, Блюмкин и Коллонтай, Иофан и Татлин, Блок и Юсупов, Фаберже и Малевич. Все вместе слились во вдохновенный крестовый поход против уродства. Нет никого динамичней, чем дети фразы. Друзья, за сто лет до лозунга Рёскина из фразы Руссо «люди рождаются свободными и равными в правах» родилась французская колонна сторонников пользы и жеста: маркиз де Сад, Казот, Дантон, Делакруа, Робеспьер, Наполеон. Призраки этих людей, как дым от кальяна, орнаментом правды вились над моей головой, когда я бродил от предмета к предмету. Я пьянел от эмоций. Великий дом, где стартовал мировой марш. Того прообраза в Лондоне давно нет, дом погиб от немецких бомбардировок второй мировой войны.
— Дорогой философ, — воскликнул князь, — у нас еще 1927-ой! Дом целехонек.
— Да, целехонек! А когда Уильям и Джейн переехали — в 1878 году — дом был новехонек. Он стоял на берегу Темзы. Они окрестили его Кельм-скотт-хаус в память о своем сельском доме в Оксфордшире. Друзья, вы не поверите! Князь фон Боррис и его декораторы дотошно восстановили точный облик гостиной: голубые обои с птицами, восточный ковер во весь пол с орнаментом Рая, занавеси с изображениями павлинов и удавов, прямоугольную арку черного дерева, которую можно задернуть занавесом, шкаф для книг, где я обнаружил вчера редчайшее издание Данте. И самое удивительное — свет, свет из английских окон, он создает ту смесь смога, вокзала и пасмурных отблесков океана, которыми, как паром от паровозных труб, полон Лондон. Я забылся, я чуть не открыл окно, чтобы увидеть Темзу конца девятнадцатого века!
— И зря… там именно вид на Темзу с профилем Риджен-стрит на другом берегу и баркой для продажи угля, которая качается на воде у стенки причала. Причем вид панорамный.
— Не сомневаюсь, все именно так. Сколько денег вложено в этот мираж! Миллионы! Сколько нуворишей, спекулянтов и прочих шейхов раскошелилось, чтобы наш Просперо создал свой остров Гармонии. Ваша клиника стала местом чудес, территорией исключений, где по воле Рока отменяется смерть. Но чем больше красоты в этом доме, чем громогласней шум моря, тем тревожнее моя мысль. Почему эта дивная красота пользы шаг за шагом створожила стиль и породила террор? Всего через двенадцать лет Европа омоется кровью. И вот этот несчастный кусок восточной Пруссии станет последним трофеем новой троянской войны из-за Елены.
— Взгляд женщины обладает ужасной силой, — бросил князь.
— Истинно сказано, — набожно перекрестился монах-ирокез.
— Папа, взгляд ребенка сильнее, — заметила Магда.
— Особенно если это больной ребенок, — добавила Герда.
— Почему ты сказала и на меня посмотрела? — обиделась Кукла Катя.
— Оратор говорит о взгляде цивилизации, — вмешался наш Валентин.