Стихотворения. Проза

Дело, конечно, не в словах. Назовем ли мы этот конфликт борьбой добра и зла, или двух начал — материи и духа, или еще как-нибудь иначе, дело от этого не изменится. Есть борьба, есть страдание, а, следовательно, должно быть и будет когда-нибудь искупление. Его мы ждем.

Его мы ищем в религии, когда приступаем к ее искупительным жертвам и таинствам, о нем гадаем в науке и в искусстве, когда созидаем и созерцаем полные ужаса и смерти наши человеческие трагедии.

Да. Трагедия есть.

Сухо, но зато, может быть, ясно говорит о ней философия. Она говорит о коренном непримиримом противоречии нашего бытия и сознания и определяет его так: человек сознает себя свободным и в то же время — всецело во власти внешней необходимости. Назовите последнюю Роком или эллинским словом Мойра[153] — и вы получите основную идею древней трагедии, т. е. все той же всемирной трагедии, но так, как она открывалась сознанию греков.

В величавых, почти до схематичности простых образах и символах выражена она Софоклом в его Эдипе.

Эдип в Колоне[154]. Он, кровосмеситель и убийца собственного отца, невольный преступник, уже беспощадным самосудом вырвал себе глаза и

претерпел такие муки в жизни,Каких никто из смертных не терпел.

Нищий после царской пышности, всеми гонимый и презираемый дряхлый старик, он пришел наконец к священному месту, заповедной роще дев Эвменид[155], где должен совершиться последний приговор судьбы, исход его трагедии, и тут — сам не смеющий подать руки своему другу Тезею[156], чтобы “не осквернить чистого своим прикосновением” — перед хором, полным ужаса и омерзения к его преступлению и перед лицом грозных дев Эвменид, на пороге Аида[157], он вдруг встает перед нами, как светлый бог в гордых вызывающих словах:

Убил — отрекаться не буду: но разве я знал,Что творю? Я перед богом невинен!

и далее:

Сам я чист.За что же ты порочишьНевинного, коль боги предреклиВ те дни, как я еще и не рождался,Что сын убьет отца.

Вот она — вечная антитеза: свободен и несвободен, невинен и виновен, два мира, две правды, а посреди них — бездна отчаяния, ужаса и омерзения — и все в потрясающих, до наивности ясных, чтобы и дети слышали, образах!

Скажут про древнюю повесть о царе Эдипе: она — сказка, миф, в завязке ее лежит невероятный случай.

Но что же тогда не сказка и не миф? Жизнь?

Мы так любим говорить про жизнь, говорим: “она научит”, “жизнь отрезвит”, “жизнь поломает”. Жизнь — неизменная и единственная тема нашей литературы. Но что она такое?

Не тот же ли это миф, только в новых словах, все о той же древней судьбе, — богине с повязанными глазами, которая, не разбирая кому и что — сыплет нам то цветы, то свои ужасные случаи — и не случаи; мы не хуже греков знаем, что все здесь определено — и предрешено еще

В те дни, когда мы не родились.

Сказано нам и в религии, что ни один волос не упадет с головы нашей без воли Отца.

Так для чего же и откуда тогда все наши слезы и муки раскаяния?

Я — преступник, я совершил преступление, но мог ли я его не свершить, раз таково от века сплетение причин, которые породили меня, и вас, и все. Не вправе ли и я, как Эдип, всегда кричать: я невинен, я чист, я исполнил только то, что предназначено мне Роком,

Как смеешь ты меня судить.

Эдип не знал, что творил. Мудрец, разгадавший тайны сфинкса, он не знал, что ему нужно и что не нужно, и вырвал себе за это свои видящие, но не видевшие и ненужные глаза.

Но разве наши глаза нам что-нибудь говорят, и мы знаем, что нам нужно и что нет!?

Если бы мы это знали! тогда бы и не было никаких вопросов и никаких трагедий!