Нельзя сказать, что самозванчество как политическое явление родилось в Византии. Как известно, самозванцы существовали уже в Древнем Риме в эпоху принципата, например, знаменитые Лже-Нероны[140]. С этой точки зрения очевидно, что византийская политическая традиция лишь унаследовала феномен самозванчества от Древнего Рима, однако именно в Византийской империи самозванчество приобрело характер системы, запечатлелось в наиболее ярких и заметных исторических воплощениях этого явления. Одним из первых самозванцев в византийской истории был некий Пергамен из Малой Азии, который объявил себя чудом спасшимся Тиберием – сыном императора Юстиниана II Ринотмета (685–695, 705–711). Как полагал Пауль Шпек, Феофан Исповедник в начале IX века заимствовал историю Лже-Тиберия Пергамена из т. н. «первого досье» Георгия Синкелла[141]. Георгий Синкелл, со своей стороны, вероятно, опирался на т. н. «Историю Льва и Константина» (*
Император Юстиниан II с сыном Тиберием. Золотой солид
Лже-Тиберий Пергамен появился в Малой Азии в конце царствования императора Льва III Исавра (717–741) или в период узурпации Артавазда (742–743), а затем был захвачен арабами во время очередного нападения войск халифата под командованием Сулеймана ибн Хишама на фемы Малой Азии. Омейядский халиф Хишам ибн Абдул-Малик (723–743) принял самозванца как собственного сына и отправил его в Иерусалим с войском и «скипетром», дабы привести к покорности арабских эмиров Сирии[143]. Из этого скупого рассказа можно сделать вывод о том, что Лже-Тиберий Пергамен был официально признан омейядским халифом в качестве Тиберия – сына и наследника императора Юстиниана II, получил в свое распоряжение армию и мог быть использован арабами в борьбе против Византийской империи и Исаврийской династии. Впрочем, на первый взгляд вряд ли притязания Лже-Тиберия Пергамена на императорскую порфиру могли найти отклик в сердцах представителей широких слоев византийской аристократии. Трагическая история убийства маленького Тиберия, зарезанного на церковной паперти на глазах у бабушки, императрицы Анастасии в кровавом 711 году, видимо, была широко известна как в столице, так и в провинциальных фемах, и вроде бы не вызывала никаких сомнений.
По мнению Пауля Шпека и Д. Е. Афиногенова, автором утраченного исторического сочинения, из которого черпал сведения об эпохе императора Юстиниана II Феофан Исповедник, мог быть сам император Лев III Исавр или какой-то высокопоставленный византийский военачальник из его окружения. Д. Е. Афиногенов, в частности, называет это утраченное сочинение условным термином «*
На первый взгляд, подобное предположение малообосновано. Согласно сведениям автора «*
Однако если Лев Исавр пытался дистанцироваться от убийц Юстиниана II и его сына еще в 717–718 годах, следовательно, у современников были основания подозревать Льва Исавра в причастности к двойному цареубийству 711 года. Нарочитое свидетельство «*
Мятеж Лже-Тиберия Пергамена, поддержанный омейядским халифом, не имел серьезных последствий для Византийской империи, что было, вероятно, связано как с дискредитацией самозванца – ставленника арабов, так и с победой Константина V Копронима в гражданской войне против Артавазда[147].
В исследовательской литературе предпринимались попытки отождествления Лже-Тиберия Пергамена, Бешера/Башира, самозванца из Харрана, о котором рассказывают поздние сирийские историки, и патрикия Бесера, упомянутого в «Хронографии» Феофана Исповедника[148]. Согласно сообщению Михаила Сирийца, самозванец Бешер также происходил из Пергама, принял ислам и объявил себя Тиберием, сыном императора
Возможно, история Бешера, сохранившаяся в сирийских источниках, представляет собой фрагмент художественного произведения второй половины VIII века, написанного на греческом языке, в котором действительно описывались похождения Лже-Тиберия Пергамена и которое использовалось авторами *HL. Однако с нашей точки зрения более вероятно то, что еще в источниках второй половины VIII века произошло смешение различных персонажей византийской истории времен царствования императора Льва III Исавра. Как доказал Пауль Шпек, патрикий Бесер – личность полулегендарная. В действительности вряд ли он мог быть отступником от христианства, ибо термин «τὸν σαρακηνόφρονα» употреблялся в антииконоборческих источниках Георгия Синкелла и Феофана Исповедника как средство пропаганды для обозначения иконоборцев[151]. Именно так, в частности, авторы *HL называли самого императора Льва III Исавра[152]. Патрикий Бесер принадлежал к некоему ближнему кругу Льва III, поэтому он не мог изменить Константину V Копрониму и был убит Артаваздом, а поздняя антииконоборческая пропаганда создала вокруг Артавазда ореол борца за православную веру и отождествила всех политических сторонников Константина V Копронима с иконоборцами.
Независимо от дискуссий, связанных с характером раннего иконоборчества, очевидно, что убитый Артаваздом патрикий Бесер не имел ни к Лже-Тиберию Пергамену, ни к Бешеру из Харрана никакого отношения. Что же касается Лже-Тиберия, по-видимому, в сирийской литературе произошло отождествление двух самозванцев – Лже-Тиберия Пергамена, признанного халифом Хишамом ибн Абдул-Маликом в качестве сына императора Юстиниана II, и некоего Бешера из Харрана. Бешер, как часто бывало в последующей византийской истории, мог быть подражателем первого самозванца, а потому и был распят в Эдессе по приказу Сулеймана, который не желал бросать тень сомнения на официально признанного его отцом Лже-Тиберия Пергамена.
Лже-Тиберий Пергамен был предан забвению, однако самозванчество со временем стало неотъемлемой частью византийской политической культуры и расцвело спустя несколько веков в царствование императора Алексея I Комнина.
Анна Комнина описала двух византийских самозванцев, появившихся в царствование ее отца. Одним из первых самозванцев такого рода был упоминавшийся Лже-Михаил – беглый греческий монах Ректор, выдававший себя за императора Михаила VII Дуку Парапинака (1071–1078). Роберт Гвискар, норманнский герцог Апулии, поддержал Лже-Михаила и использовал его как символ накануне вторжения норманнов на территорию Византийской империи в 1081 году. Роберт Гвискар надеялся захватить Константинополь и посадить на престол свою дочь Елену, помолвленную с кесарем Константином Дукой. Поход Роберта Гвискара опирался на союз с папой Григорием VII подобно тому, как авантюра польских иезуитов, выдвинувших Лже-Дмитрия I, получила санкцию папского нунция Рангони.
Следующим византийским самозванцем был Лже-Диоген I, выдававший себя за Констатина Диогена – сына императора Романа IV (1067–1071), погибшего в 1070-е годы в бою с сельджуками. Уже через три года после разгрома печенегов при Левунионе, примерно в 1094 году, в приднепровских степях объявился проходимец, который разъезжал по половецким таборам и объявлял себя Константином – порфирородным сыном законного государя императора Романа Диогена, преданного и ослепленного изменниками Дуками в 1072 году. Поскольку император Алексей был женат на представительнице рода Дук, императрице Ирине, тень соучастия в свержении Романа Диогена падала и на него. Алексей был объявлен узурпатором. В действительности Константин Диоген погиб в бою под Антиохией еще в 1073 году, задолго до прихода к власти Алексея. Лже-Диоген был охотно принят в кибитках хана Тугоркана, бывшего еще совсем недавно союзником Алексея Комнина в борьбе против печенегов. Потрясла ли Тугоркана жестокая расправа ромеев над пленными печенежскими семьями при Левунионе? Это маловероятно, учитывая образ жизни и характер войн, которые вели сами половцы.
Или же Тугоркан, побывавший на территориях балканских фем империи в кампанию 1091 года, убедился в ее слабости и уверовал в возможность завоевания Константинополя подобно Чаке? Слышал ли Тугоркан о Лже-Михаиле – самозванце, выдававшем себя за свергнутого Михаила VII Дуку Парапинака, которого использовал Роберт Гвискар в начале своего похода на Византию в 1081 году? Как бы там ни было, в результате хан решил оказать Лже-Диогену помощь, снабдив его половецкой дружиной, во главе которой сам же и находился. Половцы вторглись в северные фемы Византийской империи через Зиг, получив помощь от местных валахов. Такие крепости как Голоя и Диамболь открывали ворота самозванцу, облаченному в порфиру и пурпурные императорские сапоги. Стратиг Голои был выдан Лже-Диогену и закован в кандалы. По пути половцы грабили те немногочисленные деревни и города, которые еще не были опустошены печенегами. Новое вторжение кочевников, таившее серьезную политическую опасность, заставило Алексея действовать чрезвычайно энергично. Он сосредоточил лучшие войска и преградил путь противнику в районе Анхиала, в результате чего половцы повернули на Адрианополь. Самозванец уверял, что стратиг Адрианополя Никифор Вриенний, в свое время совершивший вместе с покойным императором Романом Диогеном чин братотворения, окажет помощь его сыну. Никифор отверг предложения Лже-Диогена и выдержал осаду города половцами в течении 48 суток. Затем половцы были отброшены от города ромеями, а самозванец ранен.
Однако наступление половцев на Адрианополь вновь создало угрозу Константинополю, а несчастная фема Македония, полностью разоренная в течении предшествующих войн с печенегами, из-за новых боевых действий не могла вернуться к нормальной хозяйственной жизни. Поэтому император Алексей решил прибегнуть к хитрости, о которой подробно рассказывает Анна Комнина. К Лже-Диогену подослали лазутчика по имени Алакасей, который в свое время хорошо знал Романа Диогена. Одетый в рубище лазутчик просил сообщить самозванцу, что бежал от «узурпатора» Алексея, дабы поступить на службу законному государю вместе с комендантом крепости Пуца. По словам Алакасея, комендант готов сдать крепость Лже-Диогену и ждет его прибытия. Ни о чем не подозревавший Лже-Диоген отправился в Пуцу вместе с Алакасеем и небольшим половецким отрядом. В крепости устроили праздник и пир, а когда половецкие воины изрядно напились и уснули, то были без труда перебиты неожиданно нагрянувшими ромеями. Лже-Диоген был арестован и ослеплен сельджуком по имени Камир по приказу Анны Далассины, матери императора. Его отправили в Константинополь в сопровождении Камира и евнуха Евстафия Киминиана. Тем временем войска Алексея атаковали главные силы половцев, которые рассыпались по окрестностям в поисках фуража для коней и ценностей в богатых деревнях. Ромеи без труда уничтожали отдельные группы кочевников, многие из которых занимались грабежом и не были готовы к битве. Хан Тугоркан потерпел жестокое поражение и был вынужден бежать со своей дружиной за Дунай. Эта победа императора Алексея на некоторое время обезопасила дунайскую границу империи и дала возможность навести порядок в разоренных войной балканских фемах.
В конце правления императора Алексея, в 1116 году, в придунайских степях появился Лже-Диоген II, который объявил, что он – Лев, младший сын императора Романа Диогена, который в действительности погиб в бою с печенегами в 1087 году. Этот самозванец известен из русских летописей как Девгеневич. Он сумел привлечь на свою сторону половцев и получил военную помощь от Киевского великого князя Владимира Мономаха. Союз Девгеневича и Владимира Мономаха был скреплен браком самозванца и дочери Мономаха по имени Мария (Марица) († 1146). Войска Девгеневича под командованием киевского воеводы Ивана Войтишича форсировали Дунай, вторглись на территорию фемы Паристрион и овладели Доростолом. В Доростоле самозванец разместил свой двор, раздавая окрестные города и села своим половецким и русским наемникам. Иван Войтишич, по словам русских летописей, «посадил посадников по Дунаю».
Как полагает ряд ученых, в частности Г. Г. Литаврин, а также современный исследователь А. Н. Слядзь в своей нашумевшей книге о взаимоотношениях Византии и Руси в Крыму и Приазовье в XI–XII веках[153], помощь Владимира Мономаха Девгеневичу была обусловлена затаенной местью великого князя Киевского императору Алексею за то, что император еще в 1080-е годы поддержал Тмутараканьского князя Олега Святославича в борьбе против Киева. Князь Олег, изгнанный киевлянами из Тмутаракани, бежал в Византию и был сослан Никифором Вотаниатом на остров Родос. После комниновского переворота князь Олег нашел пристанище в Константинополе и, согласно старой гипотезе Х. М. Лопарева, женился на знатной византийской даме по имени Феофано из знаменитого рода Музалон, причем этот брак был заключен благодаря посредничеству императора Алексея[154]. Затем Олег вернулся на Таманский полуостров и утвердился там, очевидно, при помощи византийской армии, а также половецких наемников.
Однако гипотеза Г. Г. Литаврина и А. Н. Слядзя достаточно уязвима в свете современных комплексных исследований описанной проблематики. По мнению А. Е. Мусина, Таманский полуостров представлял собой территорию, находившуюся в непосредственной зависимости от Константинополя, а представления о существовании Тмутараканьского княжества как самоуправляемой территории являются историографическим мифом. С этой точки зрения предполагаемая византийская жена князя Олега в действительности была «архонтиссой Росии», о чем свидетельствует ее печать, сам же Олег мог приехать на Тамань только в качестве «архонта Тамани / Матархи, Зихии и Хазарии», то есть в качестве византийского чиновника более низкого ранга[155]. При этом возможно, что Киев первоначально не признавал Алексея Комнина василевсом и хранил верность свергнутому Никифору Вотаниату, но это непризнание никак не могло быть следствием равноправных отношений между Константинополем и Киевом. С точки зрения иерархии «византийского содружества» Киев был лишь военной базой норманнов, контролировавших торговые речные маршруты. Эти норманны, как отмечает А. Е. Мусин, были признаны Византийской империей в качестве «архонтов»[156], но Киев в глазах византийцев не представлял собой полноценной столицы, которая обладала бы для империи тем же статусом, каким обладали Багдад, Исфахан или Париж.
Император Алексей был заинтересован в контроле Византийской империи над территорией Таманского полуострова и Приазовья по двум принципиальным причинам. Во-первых, василевс не мог допустить распространения экономического и политического влияния сельджукских эмиров Данишмендидов на этой территории. Во-вторых, контроль Византии за Тмутараканью обеспечивал регулярные и бесперебойные поставки в Константинополь сырой нефти, необходимой для приготовления «греческого огня». Византийские амфоры с остатками сырой нефти находят на Тамани в большом количестве в слоях, датируемых XII веком. (Примечательно, что «греческий огонь» использовали в это время не только на византийском флоте. Эта горючая смесь была известна половцам, которые применяли ее при осаде крепостей, забрасывая за стены глиняные емкости, наполненные «греческим огнем», при помощи требушетов.) Олег Святославич получил от императора Алексея титул архонта Хазарии и, вероятно, обеспечивал стратегические поставки сырья в Константинополь, что только усилило недовольство киевских князей и подтолкнуло Владимира Мономаха к войне. Вероятно, Владимир Мономах не признавал Алексея Комнина в качестве законного императора до самого конца его правления, что и позволило Киевскому князю поддержать Девгеневича войсками и даже организовать брак самозванца с собственной дочерью[157].
В августе 1116 года Девгеневич был убит подосланными василевсом наемными убийцами, после чего Владимир Мономах перенес свои благодеяния на его маленького сына лжецаревича Василько Леоновича. Права Василько на Дунае защищала новая дружина, присланная Киевским великим князем, под командованием князя Вячеслава Владимировича, сына Владимира Мономаха, а также воеводы Фомы Ратиборовича. Русская дружина осаждала Доростол, так как император Алексей, очевидно, успел вернуть город после убийства Девгеневича. Впоследствии князь Василько принимал участие в усобице Мономаховичей и погиб в битве на реке Супое 8 августа 1135 года, в ходе которой киевская дружина была разгромлена Черниговским князем Всеволодом Ольговичем и половцами.
ebooksa